Гимназист восьмого класса.
Дама. – Блондинка лет сорока.
Господин. – Лет тридцати, одет по-заграничному.
Ночь. Звездокопатель сидит на горе, в руках держит букет из тонких, совсем бледных звезд белой ночи. Декорация написана так, что дачные домики по горе кажутся несоразмерно маленькими относительно фигур актеров. Огуречник показывается по временам, отдергивая бледнозвездное небо, как занавес.
Звездокопатель.
Засматривая вниз.
У-у-у, как хорошо пахнет дождик! Глубоко во всех вещичках притаились их таинственные душонки – и подслушивают мысли: крылечки, столбики, перильца… Глубоко в зеленых листьях притаилась душа старой дранковой крыши, прежняя, старая душа, а под самой крышей смеется чердак; – интересно, – что он поделывает днем. – У него должно быть шаловливый глазок. Глубоко-о в маминой кладовой сидят на полках кувшинчики и горшочки и ведут таинственный разговор. Они собрались в кружок. Я сказал раз мальчику: «Мальчик, ты хочешь к гостям?» – «Нет, я не хочу, я хочу послушать, что говорят кувшинчики» А наверху подъезжали экипажи, блестя колесами.
Огуречник.
Выглядывает поспешно.
Иногда «он» или «она» подъезжают в экипажах…
Звездокопатель замахивается на него звездной копалкой. Огуречник исчезает.
Звездокопатель.
Но потому, что кувшинчики ведут разговор, экипажи становятся красивыми, и мальчики и девочки пишут стихи.
Встает.
Ты выходишь на бодрый берег озера и кричишь: «Сосны! Сосны!» И ты видишь на другом берегу девушку…
Огуречник.
Поспешно высовываясь.
Эту-то девушку и я всегда вижу!
Звездокопатель бросается на него с яростью и вышвыривает его пинком ноги.
Звездокопатель.
И я видел девушку! И она пела! Глубоко в зеленых листьях притаилась дождевая душа. И мне милы намокшие маркизы балкона и шум дождя.
Огуречник.
Томно, с любовью и несколько экзальтированно.
Вот, вот именно! Так милы намокшие маркизы и шум дождя…
Замечает движение звездокопателя и срывается.
Звездокопатель.
А меня самого нет, потому что сам я – девушка, шум дождя, вереск и улыбки кружек на полке
Звездокопатель.
Слышится рояль: звуки страстной и пошлой музыки.
Мальчик, может быть, хочешь к ним? Свечи горят на столе, и клены просятся в окна. – «Нет, меня волнует вечер и голоса издали, как вино…» Мальчик говорит: «Они там смеются, такие интересные, и никто не знает дома, что я стану великим…»
Огуречник.
Эге!
Звездокопатель.
Передразнивая.
Нет, не «эге». Из всего этого выйдет вечная песня про синие кувшинчики и дождик.
Огуречник.
В упор звонким голосом.
Там сидит одна дама и ее любовник. От горячего дыхания их запрещенной, осужденной, полной прошлого жизни – стали теперь так терпки и свежи дождевые листья.
Звездокопатель.
Его слова точно затихают, уносимые ветром.
Я люблю сережки зеленой березы, и сосновые половицы, и вереск…
Занавес.
Жаркий июньский полдень. Финляндская дача с желтыми решетчатыми балюстрадками веранды. На веранду, запыхавшись, входят: дама лет сорока, полная блондинка, гимназист, господин лет тридцати с бородкой Henri Quatre, одетый по-заграничному, с плащом и дамской накидкой в руке, с тростью в другой.
Господин.
С шутливой укоризной.
Фу, жарко… Ну, куда вы нас притащили…
Дама.
Дурачась.
А море – буль-буль! А море – буль…
Гимназист.
Смотрит на нее с восторгом.
. . . . . . . . . .
Дама.
Господину.
Ну, как вам угодно, а возьмите для меня эту дачу. Возьмите! Мне уже теперь захотелось этих сосен.
Господин.
Но, Надежда Михайловна, ведь другую же можно…
Дама.
Нет, не другую, – захотелось гамака, сосен, балкона…
Господин.
Балкон здесь как раз в каждой даче.
Дама.
Упрямо, тем же тоном перечисляя.
Сосны над балконом…
Господин.
Передразнивая.
Песку по колено, чтобы было недалеко, неудобно, безрассудно…
Дама.
Упрямо, тем же тоном.
Хочу песку… Вы, вообще, тут оба, понимаете слово – «хочу»?
Гимназист.
Мальчишески небрежно, но любуясь ею, подает ей кепку.
Вот ваша шапчонка, – вам напечет голову!
Дама.
Не обращая внимания, продолжает, топая ногой.
Это значит так, руками, ногами хотеть… Вот всем боком, носом!!..
Господин.
Чем еще?
Дама.
Спокойно.
Дурак!
Господин.
Вам вреден финляндский климат, вы в Ментоне были паинькой.
Дама.
В Ментоне было другое – был Ментон.
Господин.
А тут?…
Дама.
Обернувшись к гимназисту, говорит что-то, чего не слышно.
. . . . . . . . . .
Господин.
Quand une femme veut… (свистит и уходит).
Дама.
Гимназисту.
Какой глу-пый… Глазастик талантливый… Опять?
Гимназист.
Да, мне досадно, вы меня заставляете быть не своим, я меняюсь.
Дама.
Разве так не лучше?
Гимназист.
Умоляюще.
Вот вы говорите, талантливый, – а я теперь не могу совсем работать; – которая неделя, я не написал ни строчки…
Дама.
Ах, Боже мой. Невозможно, мальчик, всю жизнь себя усчитывать…
Гимназист.
Я стану ничтожным, и вам же буду неитересным…
Дама.
Глу-упый… Все имеет смысл, по скольку жизнь дает.
Другим тоном.
Вот, например, я захотела простокваши, перед самым отъездом, от этого опоздали на поезд, и по-моему, прекрасно…