Арданова (поднимает голову). Что вы, Илюшечка? А может быть, это и ничего. (Смеется.) Может быть, это только смешно. Знаете, Илюшечка, как будто все затеяли танцевать вальс или какую-нибудь польку трамблан: и Полина Григорьевна, и Клеопатра Федотовна, и ваш папенька с маменькой, и я с вами или… с кем-нибудь другим, совсем приготовились, уж в пары встали, и вдруг музыканты вместо этой самой ожидаемой польки трамблан заиграли Бетховенскую симфонию. Ведь это, пожалуй, и смешно? Илюшечка?
Илюшечка. Я не знаю, о чем вы, Лизавета Алексеевна. Я вижу только, что вы очень встревожены. Хотите, я вам стихи прочитаю? (Читает стихи, тихо, нараспев.)
Арданова (перебивая). Это чье?
Илюшечка. Поэта Бальмонта.
Арданова. Он умер?
Илюшечка. Что вы, что вы. Он жив. Молодой.
Арданова. Как хорошо. А я почему-то думала, что все поэты давно, давно умерли…
Илюшечка. Ах нет, они живы. Они всегда живы.
Арданова (медленно проходит по комнате, вдруг останавливается, оглядывается точно с изумлением, говорит тоскливо). Илюшечка. Что мне делать? Что мне делать, Илюшечка?
Илюшечка (тихо опускает голову, потом раскрывает книгу и начинает читать стихи):
Занавес.
Действие второе
Комната Ардановой, небольшая, уютно обставленная. Арданова одна. Вечер – горят лампы.
Арданова (смотрится в зеркало, поправляет волосы, платье, напевая):
Арданов (входя). Чего ты все вертишься?
Арданова (смеясь, отвечает, напевая):
Арданов. Перестань. Раздражает это ужасно.
Арданова (затихнув). Какой ты всегда сердитый. Чего ты все злишься?
Арданов. Радоваться, кажется, нечему.
Арданова. Какое бы то ни было хорошее настроение, достаточно тебя увидеть – все гаснет. Ты прямо какой-то ходячий огнетушитель. Тебя нужно рекомендовать пожарным обществам.
Арданов. Очень остроумно. (Зевает.) Какая тоска. Хоть в клуб пойти, что ли.
Арданова. Все к этому, очевидно, и ведется.
Арданов. Что такое ведется? Вечно ты вздор говоришь.
Арданова. Это у тебя, верно, такая примета – перед тем, как в клуб идти, нужно сначала со мной поссориться.
Арданов. Ах, перестань, пожалуйста. С тобой ни о чем говорить нельзя. Вечные придирки.
Арданова. Коля. Что с тобой? Когда я к тебе придиралась?
Арданов (хватаясь за голову). Вечные сцены. Вечные сцены. Вечные сцены. Господи, когда же это наконец кончится?
Арданова. Ничего не понимаю.
Арданов. Ты никогда ничего не понимаешь.
Арданова. Я понимаю только одно. Только одно. Я понимаю, что ты меня не любишь, если тебе доставляет удовольствие изо дня в день сердиться на меня без всякой причины, без всякого смысла. Ведь это так тяжело и скучно.
Арданов. Я не виноват, что я нервный человек, а ты меня все время назло раздражаешь.
Арданова. Зачем ты так говоришь, ведь ты же знаешь, что это неправда. Ты делаешь все, чтобы я себя почувствовала лишней в твоем доме. Ты или уходишь на всю ночь, или злишься на меня. Что же мне делать?
Арданов. Во всяком случае, не делать сцен. (Круто поворачивается и уходит из комнаты.)
Входит Серафима.
Серафима. Виновата, барыня, может, что прикажете?
Арданова. Что? Мне ничего не нужно.
Серафима. А я сижу да думаю, дай-ка я у барыни спрошу, не нужно ли им чего. Завтра гости рано придут, так может лучше, что с вечера приготовить. И знаете, барыня, ужасно у нас много на кухне дров жгут, и прямо такое воспаление, что дышать невозможно. И к чему так? И дрова тоже денег стоят, а у кухарки, у Агафьи, нет в дровах никакого проникновения. Смотреть на них, так за господское добро сердце на пятнадцать кусков рвется. Мне господское добро дороже своей руки либо ноги. Ей-Богу. Что мне врать-то, вот образ-то на стене… (Помолчав, залебезила.) И какой я, барыня, сон нынче странный видела. Будто отдаете вы мне ваше платье коричневое, прошлогоднее-то, про которое вы говорили-то, что больше носить-то не будете. Оно и действительно, что вы уж его и не носите. Так вот, во сне-то будто вы мне это платье отдаете и говорите: «Носи, Серафима Ананьевна, это платье на доброе здравие, отдаю его тебе, потому что мне так Богородица велела». И так это я во сне даже от радости заплакала. И вот уж и не придумаю, к чему бы это такой сон.