– Я тебе это говорил, могу повторить… Юлька – еще та тварь!
Витя бестолково глазел на него, собираясь вскочить и с разбегу разнести Алексею челюсть.
– По-твоему, Юля – дрянная девчонка, которая и рубля не стоит, так?! Обоснуй! – потребовал Ретинский.
Вершинин произнес:
– Она не так проста, твоя Юля, как кажется… Она умело тобой манипулирует… даже сейчас! Будь ты прежним, ты бы просто поговорил со мной, а ты кинулся на меня с кулаками и железкой этой – не помогло, как видишь. Не нужна она тебе. Другую найди: эта только все портит. Хочет сделать из тебя бестолковую и исполнительную игрушку, хочет исправить тебя, а ты мне больше нравишься прежним. Зачем тебе это нужно? Ты ведь не такой, а поддался… Пресмыкаешься перед этой королевой хачевского базара – аж смотреть стыдно! Я не позволю своего друга переделывать! Ты никогда под чужую дудку не танцевал и сейчас не будешь – я этого хочу, этого добиваюсь, а ты души не чаешь в этой бестии. И ведь любишь ты ее, скотина, словно она наколдовала! Скоро и вовсе забудешь, что ты мужик! Она пошлет тебя, а ты ответить ей не сможешь! Я подарил тебе отличный шанс смыться от нее, зажить прежней беззаботной жизнью, а сейчас – какая ж это жизнь?! Опомнись, Ретинский – красивая она, сексапильная, охеренная?! Я тоже так думал, только пчела тоже красивая, правда, рано или поздно она тебя укусит! Подумай…
Витя не видел ничего плохого в том, что его хотят перевоспитать, сделать лучше, чего не скажешь о Леше, который считал это дело личным выбором каждого, воспринимая его как оскорбление и посягательство на священное человеческое достоинство. Неслыханно, если б Лешку какая-нибудь его пассия заставляла уроки делать. Витек позволял так делать Юлечке. И примеров много.
– Не знаешь ты, Вершинин, ничего. Ох, не знаешь! Чужды тебе эти чувства. Нет тебе здесь места с такими представлениями о чем-то высоком… Я Юльку люблю, черт… и все за нее отдам…
– Хм, все с тобой ясно, каблучок! Бля, потерял я друга! Мир крутого мужика потерял. Ебать, безнадега! – театрально заявил Вершинин. – Ах да! Кстати, наша с тобой борьба за нее, беспросветная и совершенно не нужная, тоже в ее планах. Я уверен, она подговорила тебя пожестче со мной обойтись. Любят бабы, когда за них борются, когда страсти кипят, как пельмени в кастрюле, любят они быть в центре внимания – только Юлька твоя пострадала от этого впервые: и от внимания, и от внешности, и от репутации! Даже хорошо, что я так вовремя попался… хоть что-то постарался сделать, проучить ее, а ты мне не веришь. Что ж, за содеянное нисколько не каюсь – я все сделал правильно! Она заслужила. Хочешь верь, а хочешь нет…
– Зуб точишь на нее, что она не дала тебе раньше, сучок?! Разве я не прав?! – подловил Вершинина Витек, усевшись на корточки у кровати и посматривая на него. – Все это твое мнение… личное! Бесполезно его оспаривать – скажу только, что во многом ты заблуждаешься. Ты не успокаивался до последнего, а у меня тоже есть принципы… Я не буду уходить – как и ты, доведу дело до конца. Вина твоя, как говорится, доказана, пощады не жди… кровяки предвидится много! Так каково это было? – поднялся Витек. – Тебе понравилось? Заманить ее к себе, опозорить, лишить девственности, а потом изувечить и бросить, – Ретинский зверел на глазах. – О каком разговоре и примирении может идти речь?! Никогда я не пойду на это! Ты за все ответишь. Это тебе не проститутки – помню я, ты рассказывал, как ими пользоваться. Да ни одна нормальная телка тебе не даст!
Тут Вершинина задели за живое.
– Вот, значит, как ты заговорил, Ретинский?! Тварь ты неблагодарная! – свирепел Вершинин, подумывая над тем, как покончить с этим раз и навсегда. – Ты вспомни, как мы с тобой по клубам гуляли, как баб шпилили. И ты что-то тут несешь про любовь, верность и целомудрие?! Да пошло оно все к чертям собачьим! Мне, значит, со всеми подряд кувыркаться нельзя, а тебе можно – ты только вспомни, кто под тебя ложился: глаза на затылок полезут! Ты какую-то там Юльку любишь? Так это курам на смех! Ты сам в себе запутался, Ретинский. Сам не без греха. Ты вспомни-вспомни…
Ретинский молчал.
– А вот с последним твоим суждением я категорически не согласен, – сказал Вершинин, восторженно и громко добавив. – Дают мне все и будут давать! Я не ты. Я полигамен, как и все мужики. А женщины наоборот только и ищут одного единственного. Небось, и ты с ними?! Докатились!
Тут Леха заметил, что враг давно не дремлет, глаз с него не сводит. Вершинин напрягся, настраиваясь пластаться до полного изнеможения, до последней капли крови. Лишь бы последний удар был за ним, чтобы в очередной раз доказать свое превосходство, чтобы его точка зрения оказалась единственно верной – за это он был готов кому угодно пасть разорвать.