Зловещие руки этого человека сделали столько плохого и неприятного за всю жизнь и за сегодня в частности, что все накопившееся внезапно захлестнуло Вершинина, как цунами. Его чуть не стошнило. Тут квартиру осветил ярчайший проблеск молнии, а грохот грома, напоминающий мощнейшую артподготовку, заставил содрогнуться весь дом. Леху как по щекам шибанули. Он посмотрел в темный коридор, участочек которого был освящен ярким светом из ванной, а потом повернул голову и обнаружил, что Виктор Ретинский лежит на кафеле мертвее всех мертвых, уставившись глазами в потолок. От его тела по светлому кафелю медленно растекалась жирная бурая полоска.
Отдышавшись, Алексей понял, что отныне все было кончено, абсолютно все – на него вдруг напало безразличие.
– Туда тебе и дорога, – гнусно пробормотал Леша, посматривая на тело друга и обиженно сжав губы, чувствуя на них солено-железный привкус крови и пота.
Выйдя из ванной, Вершинин, придерживаясь за стены и пачкая их кровью, принялся ковылять к темной кухне. Ноги и руки слушались плохо, голова находилась в состоянии то ли временной отключки и помутнения, то ли аффекта и агонии, то ли шизофренического сосредоточения до стягивающей боли в висках. Тело изнывало, словно половая тряпка, которую со всех сил выжимали, выворачивали в разные стороны, растягивали, а затем снова сворачивали в грязный комок.
Парень был неадекватен – что-то потаенное готовилось вырваться наружу и окончательно сдвинуть разум Вершинина по фазе. Выдержать все это было невозможно. Вот он и чудил. Его трясло, переклинивало, бросало в разные стороны, словно пьяницу: он не мог поверить в то, что натворил, но в следующую же секунду ему было наплевать; потом он желал явиться властям с повинной, а сразу после – расчленить Ретинского и спрятать останки в лесу. Наверняка это было просто затишье перед бурей – страшные сигналы наступления долгожданного конца. Нам остается лишь наблюдать за этим последним вечером, за тем, что произойдет с нашим героем – ну не может все это пройти сквозь человека бесследно…
Вершинин устало добрался до кухни с таким видом, будто пришел с работы, которую не покидал на протяжении нескольких дней. Ему не хотелось ничего. Он опрокинул руки на стол – от удара на нем все затрещало и зазвенело – нахмурился от боли, и тут его лицо осветила бесцеремонная и дикая улыбка, будто у аборигена, поймавшего на острие копья долгожданную добычу. Вершинин мельком взглянул на холодильник, выпрямился, величаво подошел к нему и открыл, ощутив оттуда нежный холодок, полюбовался на съедобные пожитки и схватил с полки красное наливное яблоко…
Глава 20 «Шаровая молния»
Леша взглянул на яблоко и с характерным звуком откусил от него сочный кусман, посмаковал немного.
Обычно в это время еще светит солнце и только начинает спадать жара – сейчас же все наоборот: небо нахмурилось, почернело, всюду стемнело, будто ночью – надвигалось ненастье, надвигалась буря. Солнца уже давно не было видно; вечернее небо заполнялось клубившимися синевато-серыми и черными тучами. Со свистом проносился ветер, за ним потянулась густая обволакивающая прохлада. Чернильные облака нависали над городом, как небрежно размазанные на холсте краски. Молния наискось распахала взбугренную громадную тучу, предупреждающе громыхнуло. Все готовилось к приближению грозы. Активного действия на небе не наблюдалось: темень еще не до конца поглотила весь оставшийся свет на земле.
Вскоре на город обрушился сильнейший ливень, мигом охолодивший окрестности и подчистую уничтоживший все следы жары. Ветер, дождь, местами даже град покрывали все, что попадалось на пути. При свете ослепительных молний, прорезавших себе путь в льющих воду облаках, огромная туча стала стремительно расплываться по всему небу вплоть до самых дальних его уголков, превращаясь в однородную серую мглу, напоминающую огромный купол. Под шум ливня, журчание дождевых потоков по дорогам и крышам, стучавших по стеклам и карнизам каплям гром вновь и вновь сотрясал землю. До нее то и дело добиралась молния. Резкими порывами проносился ветер, стеной обрушивая на город все новые и новые потоки влаги. Все эти звуки составляли единую картину – то самое неповторимое неистовство бури, захватившей город. Все мерно сливалось с шумом машин на улицах, с движением города, куда-то вечно спешащего.
Радостью для тела было вдыхать прохладу, которой веяло с улицы: организм радовался долгожданному облегчению после испепеляющей жары, не дающей продохнуть. Мало кто догадывался, изнывая от жары несколько часов назад, что она так быстро сменится налетевшей непогодой, от которой все уже порядком отвыкли.