Вершинин смотрел в зеркало и не узнавал себя: глаза заплыли, волосы растрепаны, руки тряслись, ноги не держали, намереваясь надломиться в любой момент, как спички, лицо было разбито в хлам, мышцы потеряли тонус. Леша плюнул в зеркало кровавой слюной: он видел, как опустился, как изменился, как не смог сдюжить гнет перевернувшейся в одночасье жизни, которая так внезапно и жестоко преподнесла уйму сюрпризов, продемонстрировала, что у нее есть и другая сторона. Алексей опустил голову, не веря всему происходящему, считая все предсмертным сном, нереальным и невозможным.
В это самое мгновение через все затянутое тучами почерневшее небо, точно огненная колесница, по гребням туч пронеслась сахарно-белая молния, озарившая все вокруг, а через секунду мощной канонадой грянул трескучий удар грома. Испугавшись проблеска молнии, на мгновение покрывшей квартиру ярким белым светом, Вершинин, позабыв обо всем, ринулся в зал. Ему показалось, что он находится в темнице – парень кинулся к окну. Заплетавшиеся ноги подвели, и Леха рухнул на пол, вскрикнув от боли, но мигом собрался с силами, дополз до большой оконной створки от пола до потолка, дотянулся до тугой ручки и открыл окно, запустив в квартиру свежий воздух вперемешку с летящими с улицы каплями дождя. Леше немного полегчало, когда он несколько минут просидел у открытого окна, опершись об кровать: он вдыхал запах озона с улицы, изнывающее тело окропил холодненький дождь. Для полноты эффекта он даже разорвал на себе всю одежду, которая после драки все равно годилась разве что на тряпки, оставшись в одних трусах, и стал все ближе и ближе двигаться к краю пола, за которым зияла бездна высотой в 10-этажный дом.
Занавески причудливо развивались на ветру. Ливень был как из ведра – лужа на полу у окна медленно подползала к Вершинину. Гром грохотал почти без передышки, разноцветные молнии без устали бегали по небу. Гроза в этот день поражала невиданной силой: стена дождя не давала ничего рассмотреть за собой, но Леша упорно смотрел сквозь нее куда-то вдаль.
Дождь практически не нарушил жизненного ритма вечернего города: зажигались огни, шумел центральный проспект, колесили машины, моргая фарами и шевеля дворниками, бежали под зонтами люди, перепрыгивая лужи. На это движение и смотрел Алексей Вершинин, однако в скором времени он понял, что это не отвлечет его – ему стало зябко от ветра и дождя, особенный грозовой запах приелся, поэтому он отодвинулся от окна вглубь комнаты.
Алексей сидел, обняв себя руками. Ему казалось, что с неба летит не дождь, а капли ядовитой кислоты, что его полосуют ножами, а он все никак не может взять и помереть, что темнота протягивает к нему щупальца, чтобы забрать его в небытие, что комната сжимается, собираясь беспощадно раздавить беспомощного школьника. Он снова стал раздумывать над тем, что случилось, разыскивая достойное объяснение творящейся вокруг катавасии. Не зная, куда деваться, Вершинин тянул себя за волосы, облизывался, запрокидывая голову и ударяясь об стенку затылком, пытаясь рассмотреть силуэты окрестных домов через открытое окно. Парень будто очень долго спал и проснулся посередине дождливого дня с тяжелой головой. Соображать и нормально работать она наотрез отказывалась; тело изнывало от боли, картинка в глазах потеряла четкость, а звуки – остроту. За этот день его будто выпотрошили – после такого жизнь никогда не возвращается в прежнее русло. Он не мог существовать по-другому: разгульная и беззаботная жизнь пронизала его, с ней не хотелось расставаться – переделывать себя он не хотел. Вершинин уходил во мрак. После всего, через что он прошел, Леша все еще не осмеливался признать свою вину.
Он почти смирился с мыслью, что не существует больше на свете гуляки, мажора и альфонса Алексея Вершинина, потому что он не чувствует себя живым, ибо жизнь не может состоять из одного сплошного кошмара, в который он попал, из боли, отчаяния, размышлений, переживаний, разрывающих и уничтожающих его. Все светлое и радостное ушло, осталось все плохое, черное, противное, мучительное, безнадежное – все это возникало и крутилось у него перед глазами в черно-белой комнате, болезненно внедрялось в его голову. Стиралось все хорошее и плохое – оставался только этот адский момент его жизни.