– Очень интересно, – сказала Александра, подержав в руках листок. – Ты, наверное, хочешь быть художницей?
– Нет, я хочу стать врачом и лечить больных людей, ведь сейчас их много таких. Я была в больничке недавно, когда простудилась, и видела.
– А где твои настоящие родители? – ни с того ни с сего дернуло спросить Холмогорцеву.
Девочка не постеснялась рассказать:
– Умерли… в аварии, – она говорила своим детским голоском очень серьезные вещи, при этом не выговаривая букву «р». Девочка продолжила. – Вообще, у меня было много родителей.
– Это как?
– Ко мне часто приходили, болтали со мной, как я с подружкой на сончасе разговариваю. Давно это было – маленький дяденька, как мальчик с пальчик, и тетя с беленькими волосами и большим колечком на руке. Они обещали, что заберут меня, а потом, когда я проснулась в один день, то поняла, что в нашей группе нет Дениса. Наверно, они забрали его. Я точно не знаю, вы спросите у Олега, его братика – вон он там, играет с паровозиком, – указала девочка на коротко постриженного мальчика в шортиках и тельняшке.
– Хорошо, так и сделаю, – сказала Александра. – А как тебя зовут?
– Анюта.
– Рада познакомиться, Анюта.
Холмогорцева решила пойти к мальчику Олегу, но Анюта ухватила ее за курточку и спросила:
– Тетя, а почему ты без своего дяди?
– Я поссорилась со своим дядей – он не захотел сюда идти, поэтому я пришла одна, – стараясь как можно проще излагать свои мысли, говорила Холмогорцева, усевшись на коленки и ничего не утаивая. Дети наверняка видят, когда взрослые им врут.
– Это плохо, тетя. Зря ваш дяденька сюда не пришел, – сказала Анюта и продолжила рисовать, а Александра Игоревна направилась к Олегу.
Мальчик был маленький. Он играл с паровозиком, у которого отвалилось колесо. Олег уже готовился громко расплакаться из-за поломки, но Холмогорцева подошла к нему и помогла:
– Позволь я починю? – спросила она, а Олег, открыв рот, чтобы заплакать, тут же захлопнул его и протянул женщине игрушку.
Холмогорцева бережно рассмотрела паровозик Олега и прикрепила колесо к остальным – проверив прочность, она вернула паровозик мальчику. Тот поднял голову и удивленно посмотрел на нее, сказал ей «спасибо», проглотив при произношении несколько букв. Олег продолжил играть, а Холмогорцева не хотела уходить в другую комнату, решив спросить Олега о брате, но сиротка опередил ее:
– Тетя, если вы хо-хотите меня за-забрать, то у вас ни-ничего не получится.
– Почему же? – удивленно поинтересовалась Александра Игоревна.
– Потому что… потому что, – у Олега были проблемы с произношением, к тому же он еще и заикался, – мои новые па-папа с мамой за-забрали к себе моего бра-братика Дениску. Они вернутся за мной… скоро… очень с-с-скоро.
– Что ж, хорошо, я поняла, – удивилась такому ответу она и привстала.
– Спасибо за паровозик, т-т-тетя, – с трудом договорил Олежка.
– Пожалуйста, – удивилась Холмогорцева. Ей стало жалко этого смышленого и непоседливого малыша, ведь она прекрасно понимала, что за ним никто не придет и что он вряд ли разыщет своего братика.
Александре понравилось быть в обществе детей, но она и сотрудница детдома пошли дальше, посмотрев немного, как дети одеваются и уходят на прогулку (у каждой группы была своя площадка). А пока настала очередь последнего на сегодня помещения для детей среднего школьного возраста.
В последней комнате Холмогорцева услышала уже более взрослую речь, игрушек там было меньше, чем в предыдущем помещении. Там стояли стеллажи с книгами, кассетами, дисками, настольными играми – это помещение напоминало некое слияние игровой комнаты и школьного класса, и аудитория здесь была постарше и посерьезнее. После такого впечатления от прошлой комнаты, от художницы Анюты и Олега, Холмогорцева не знала, чего можно было ждать от сирот постарше. Когда она появилась в классе, все отвлеклись от своих дел и разговоров, посмотрели на нее и практически замолкли. Она почувствовала себя неловко, но продолжила смотреть на них. Старшенькие смотрели на нее с укором, понимая, что их уже вряд ли кто-то приютит, вряд ли они обретут свой дом, так что им остается только дожидаться своего совершеннолетия в этих осточертевших им стенах. Холмогорцева всматривалась в каждого и сразу же угадывала по лицу и жестам характер и манеры этих подростков, которые уже давно взбились в компашки по интересам. Они понимали, что никому не нужны, поэтому единственным занятием здесь для них был срыв устоявшейся дисциплины. А что же тогда могли вытворять отбившиеся от рук выпускники?
И воспитатели у них были уже построже, а учителя так вообще напоминали тюремных надзирателей. Эти дети постепенно отбивались от внешнего мира, от всего общества, считая, что они находятся в каких-то клетках, вольерах, а за стеклами, стенами и заборами каждый день проходят люди, которые смотрят на них в последнюю очередь, как на зверей, давно уже выбрав из более младших того, кого заберут. Тут в комнату зашел один из «надзирателей» и скомандовал одеваться на прогулку – народ в комнате зашевелился. Холмогорцева и сотрудник детдома прижались к стенке, пропуская выходящих детей.