«Астролог», известный сегодня по десяти полным и шести неполным рукописям, был издан впервые в 1704 г., затем 1854 г. в «Латинской патрологии» (Т. 172) среди сочинений Хильдеберта Лаварденского. Авторство Бернарда было установлено Б. Орео [Hauréau 1895]. Настоящий перевод выполнен по изданию У. Уэзерби [Bernardus Silvestris 2015]; для сверки привлекался также английский перевод Д. Стоун [Bernardus Silvestris 1996] и немецкий в издании Я. Прелога, Μ. Хайма и Μ. Киселиха [Bernardus Silvestris 1993].
Бернард Сильвестр
Комментарий на первые шесть книг «Энеиды» Вергилия
Комментарий на первые шесть книг «Энеиды», созданный в середине XII в., хронологически находится посередине между двумя другими сопоставимыми с ним по значению комментариями: «Вергилиевым содержанием» Фульгенция на заре Средневековья и «Камальдолийскими беседами» Кристофоро Ландино в период расцвета флорентийского Возрождения. Его атрибуция Бернарду Сильвестру не общепринята, но все же не лишена серьезных оснований [Padoan; Smits; Jones]. Параллели между Комментарием и «Космографией» найти несложно, но сами по себе они не могут считаться неоспоримым аргументом в пользу авторства Бернарда. В его пользу говорит общая направленность мысли — космологической, антропологической, морализаторской. За него же — гуманистический подход к древним текстам, не только к «Энеиде», но и к другим классикам. На их основе наш комментатор создает собственную картину мира и человека, точно так же, как это делается в «Космографии».
Современному читателю, в особенности русскому, которому не приходится рассчитывать даже на серьезное комментированное издание Вергилия, читать «Комментарий» трудно. Он должен будет держать под рукой «Энеиду», и только параллельное чтение позволит ему оценить интеллектуальное и литературное богатство нашего текста. Перед нами важнейшее свидетельство Ренессанса XII в., образец того, как читали и воспринимали античную поэму в просвещенных кругах и в школах Северной Франции. Скорее всего, Бернард, читая лекции, отзвук которых отчетливо слышится в «Комментарии», рассчитывал, что его слушатели помнят комментируемый пассаж наизусть, возможно, он выделял интонационно слова из поэмы, которые мы вынуждены выводить специальным шрифтом и выделяем двоеточием. За этими издательскими условностями скрывается особенность, важная для понимания всего литературного творчества гуманистов XII в., их стиля мышления: авторитетный текст, много раз прочитанный, обдуманный, заученный, расщепляется комментатором на фразы, словосочетания, слова, из которых он творчески создает новые смыслы, зачастую связанные с поэмой довольно отдаленно.
Нужно учитывать, что Вергилий — авторитет особого порядка, для образованного римлянина он значил то же, что Гомер для грека, едва ли не то же, что Библия для христианина. Он был не просто великим поэтом, но учителем жизни во всех вопросах, сопоставимым с Платоном и Цицероном. Хотя Вергилия учили наизусть и, естественно, комментировали в школах, Фульгенций, христианин начала VI в., первым решился создать своего рода энциклопедию из планомерного разбора всей «Энеиды», с акцентом на первых шести книгах, как вслед за ним сделал и Бернард (обещав полный комментарий, турский магистр на самом деле львиную долю внимания уделил шестой книге). В «Георгиках» и «Буколиках» Фульгенций нашел всю картину мироздания, а в «Энеиде» — школу человеческой жизни [Fulgentius the Mythographer. 122]. Такой настрой частично передался и Средневековью и нашел совершенное воплощение в «Божественной комедии». У Фульгенция Вергилий, словно вернувшись из царства теней, сам разъясняет, что он хотел сказать и как надо читать его сочинения. Для Данте, как известно, путешествие в загробный мир невозможно без помощи величайшего из языческих поэтов.
Много общего между Фульгенцием и Бернардом. Многому он научился и у Макробия, и у Пруденция («Психомахия»), заимствуя у них идеи, как заимствовали комментаторы во все времена. Но сказать, что и здесь, в самом пространном комментарии на «Энеиду» за все Средневековье, мы найдем лишь энциклопедию жизни, будет упрощением [O'Donnell]. Перед нами оригинальный, поучительный и сегодня опыт литературной критики, исполненный такта и проницательности, уважения к буквальному смыслу текста, логически выстроенный поиск смыслов, скрытых в конкретных словах. Как и Фульгенция, Бернарда волнует не фабула с ее причинно-следственными связями, а форма слов, то, что для обоих представляет их этимологию, кажущуюся сегодня абсолютной фантасмагорией и филологическим волюнтаризмом, в лучшем случае — каламбуром. Вслед за Макробием и под влиянием неоплатонической традиции, он платонизирует и «Энеиду», например, видя в матери Энея, Венере, символ мировой гармонии, а в нем самом, в этом случае, — человеческий дух, ведь ennos demas, говорят нам, значит «обитатель тела». Эней отправляется в путь, чтобы, познавая тварный мир, освободиться от него и приблизиться к Творцу, т.е. Анхизу. Такая аллегореза не приходит в комментируемый текст откуда-то извне. Напротив, она воплощает в риторике то, что в логике выражает аналогия. Если все части авторитетного текста взаимосвязаны, то нет ничего естественнее, чем с помощью философской аналогии и риторической (литературной) аллегории реконструировать эти связи. Такое круговое движение мысли, исходящей от Бога к людям и к Нему же возвращающейся, типично для средневековой картины мира, основанной на библейском «Всякая премудрость — от Господа и с Ним пребывает вовек» (Премудр. 1, 1). Отражается эта картина и во взгляде Бернарда на «Энеиду».