Но железнодорожник разошелся. По его изборожденному морщинами лицу сбежала слеза и исчезла в белых, как молоко, усах. Старик размазал ее рукавом потертой черной шинели.
— А ты думаешь, что мой Зенек на фронт по призыву пошел? Как только фронт приблизился, так он добровольцем… А теперь где-то там, на западе. Может, тоже под Берлином… Уж месяц как писем нет…
— Дяденька, так я же еще молодой, — уже виноватым тоном пробормотал парнишка.
— Когда фрицы по морде били и на работы в Германию вывозили, так они в паспорта не смотрели, — все не успокаивался железнодорожник. — Вот и теперь их должны бить все, кто только может. За все, что они тут учинили, за всех загубленных… Эх, парень, мне бы твои года… — вздохнул он.
ПОСЛЕДНИЕ БОИ
В субботу летали немного — погода не благоприятствовала. Облачность снизилась до двухсот — четырехсот метров, видимость не превышала семисот, а временами была и того меньше.
Сделано было лишь два боевых вылета. Один — разведывательный в район населенного пункта Ринов, второй — к месту гибели командира первой эскадрильи. После возвращения летчики до конца дня находились в готовности номер один, ожидая в кабинах самолетов команду на взлет.
Дождливая погода всегда плохо отражается на настроении летчиков. Сидя в машинах, они крыли на чем свет стоит всех метеорологов на свете, глядя, как струи дождя бьют по ветровым стеклам и стекают по стенкам кабины. На горизонте не было ни единого просвета. Даже контуры рядом стоящих замаскированных самолетов казались размытыми.
Дождь все усиливался. Под машинами скапливалась вода. Механики прятались от дождя под крылья машин, словно цыплята под наседку. Сгрудившись там на корточках, они коротали время в беседах. Кто постарше — ударились в воспоминания о днях молодости или рассказывали о начале боевого пути полка, тогда еще входившего в состав советских войск. Для молодежи Карловка была уже историей. Но охотнее всего те и другие говорили о будущем: о том, что в скором времени увидят Берлин, и о том, что скоро конец войне, а значит, и возвращение домой.
Все чаще и чаще в таких разговорах произносились женские имена: отрывки из писем, присланных из дому, с удовольствием читались вслух.
Весеннее воскресное утро обещало хорошую погоду. Первыми, как обычно, появились механики. Вслед за ними подошли и летчики. Настроение у всех повысилось, едва только прояснилось небо. От ночного тумана и дождя не осталось и следа, облака плыли на высоте примерно трех тысяч метров, и видимость была не в пример вчерашней. Словом, условия почти идеальные. Еще не взошло солнце, а первые пары самолетов уже катились на взлетные полосы.
Однако после непрерывного дождя летное поле напоминало губку, набухшую водой. Оно было испещрено глубокими колдобинами, наполненными грязной водой. Самолет, катившийся по такому полю, оставлял глубокие следы, которые тотчас же наполнялись грязью. Она липла к ногам и к шасси машин, затрудняя разбег. Хуже того, грязь попадала и в пневматику. Казалось, сама земля не желает отпускать машины в воздух.
В середине дня в облаках появились довольно широкие прогалины. Становясь все шире, они открывали взору новые и новые пятна ослепительно чистой голубизны.
Пономарев в паре с Красуцким возвращались после вылета на прикрытие штурмовиков. На станции Нойштадт они обнаружили стоящий эшелон. Покачав крыльями, что означало «атакую», Пономарев спикировал. Нацелившись в хвост эшелона, он над самой землей выровнял машину и, промчавшись над поездом, дал очередь по паровозу. Не растерявшись, машинист выпустил немного пара из котла, симулируя попадание и одновременно маскируя эшелон. Однако на такие уловки могли попасться лишь новички. Стреляного же воробья, как известно, на мякине не проведешь. Красуцкого это не остановило. Он поймал паровоз в перекрестие прицела, переждал секунду и затем нажал на спуск. Меткая очередь попала прямо в котел. Из него вырвались клубы пара, закрыв на какое-то время всю станцию. Пономарев в это время сделал второй заход и обстрелял весь эшелон из орудия и пулеметов.
Набрав высоту, Александр удовлетворенно оглянулся, чтобы увидеть результаты своей «работы». Судя по многочисленным очагам пожара, она была неплохой. Прямо перед собой летчик заметил самолет и хотел крикнуть в мегафон: «Мишка, пристраиваюсь к тебе!» — но вовремя вспомнил о необходимости соблюдать тишину в эфире в момент нахождения над вражеской территорией.
Поэтому он прибавил газу и поспешил пристроиться, как и положено, к своему ведущему. Он был педант и всегда старался соблюдать летную дисциплину. Правда, сегодня его обуревала неудержимая радость: после такого продолжительного перерыва они с Мишкой снова вместе в воздухе. И задание выполнили, и эшелон фашистский уничтожили. Ему хотелось как можно быстрей поравняться с Пономаревым.