Конечно, все мои друзья потрясающие, это доказали события прошедшего года. Замечательная Арабель, которая навещала меня с подарочными корзинками после моей операции. И Джейд, которая делала то, что умеет лучше прочего: она носилась вокруг меня и поддерживала своим «доведи-дело-до-конца». Она составила для меня персонализированные плейлисты на Spotify и приносила еду, которую готовила по рецептам своей мамы – вкусные марокканские блюда. Джейд даже вызвалась добровольцем для выполнения ужасной задачи – разбирательств с моими страховщиками. Но после того, как Арабель вернулась в Ниццу, Джейд сосредоточилась на своей спин-студии, а Джулиет вернулась к работе, только Дарси продолжала сидеть со мной изо дня в день. Я сказала ей, что не хочу никого видеть, и она ответила: «Я буду в твоей гостиной, раз ты не хочешь меня видеть, не волнуйся». И она все равно готовила для меня подносы с едой, как в отеле, и приносила пакеты со льдом и обезболивающие. Она была рядом, физически, как опора. Несмотря на то, что у нее требующий внимания стартап и дети. Всем известно, что я ненавижу просить людей об одолжении. И она вела себя так, что я не чувствовала себя обузой. Она просто спокойно, совершенно решительно отказалась уходить. Это Дарси – свирепая мама-медведица, заботящаяся в первую очередь о других и только потом о себе. У меня наворачиваются слезы при одной мысли об этом.
Подлетает Мила, прыгает ко мне в объятия и просит спеть с ней «Ишка-пишка». Это наша фишка. Джейд услышала эту песенку в летнем лагере, и одной очень разгульной ночью обучила нас. Я случайно стала напевать ее, когда однажды нянчилась с Милой, и теперь она требует ее при любой возможности. Мы начинаем напевать:
– Ишка-пишка превратилась в кишку, фокус-покус-доминокус! – Текст довольно приставучий, и мы привлекаем внимание местных жителей. Взгляды говорят о том, что мы стереотипные вызывающие раздражение американцы, но Мила невероятно хорошенькая с ее кудряшками и разноцветными пластырями на руках, которыми она украшает себя, как наклейками.
Она замолкает только после третьего исполнения.
– Мама, можно мне еще один пластырь?
Дарси считает, затем качает головой.
– Четыре – это предел, ангел. Ты же знаешь.
– Но я хочу пять! – возражает Мила. Я чувствую, что она вот-вот сорвется.
Дарси что-то говорит Оливеру, чего я не могу разобрать, тот поднимает Чейза и сажает в коляску. Затем хватает Милу за руку.
– Ну, попрощайтесь с дамами, – инструктирует он детей.
Дарси целует малышей в щеки, почему-то на это тяжело смотреть, и у меня складывается ощущение, что они нужны ей больше, чем обычно. Интересно, почему? Затем остальные принимаются их обнимать и целовать, но Чейз ничего не замечает, продолжая колотить по своей лягушке. Мила уклоняется от всех объятий, включая объятия Дарси, и теперь отказывается от протянутой руки Оливера с выражением бунтарства в глазах. Я вижу, что она близка к тому, чтобы испепелить всех своим взглядом из-за пятого пластыря.
Оливер хватает ее за руку и тянет за собой. Я слышу, как она умоляет:
– Еще один, папочка. Только один, я обещаю!
– Они такие милые, Дарси, – произносит Арабель немного небрежно, когда они исчезают за углом. В конце концов, это то, что нужно говорить о детях.
– Спасибо, – произносит Дарси, глядя им вслед. Наконец, она, кажется, приходит в себя и смахивает слезу, а я сжимаю ее руку, хотя подобная реакция кажется утрированной. Но откуда мне знать? Просто ее дети уезжают всего на несколько миль дальше отсюда. Она может видеться с ними каждый день в этой поездке, если захочет. – Но ты не хочешь детей, Бель? – спрашивает Дарси. – С ними так весело! Это правда. Конечно, приходится много работать, но просто… – Она замолкает, поймав мой взгляд.
– Нет. Определенно нет. Я не хочу их. – Лицо Арабель смягчается. – То есть я имею в виду… alors[40], нет.
Я немного отдаляюсь от них, потому что никто никогда не спрашивает меня, хочу ли я детей, и этот разговор запускает в моей голове поток мыслей. Дело в том, что я действительно хочу детей. Я даже не знаю, догадываются ли мои друзья об этом. Они никогда по-настоящему не интересовались. Вероятно потому, что, по большому счету, я всегда была одиночкой, потчующей их своими историями о свиданиях. Возможно, мои последние отношения продлились недостаточно долго, чтобы они задумались об этом, хотя у нас все было серьезно. По крайней мере я так думала. Но о детях я начала горевать, когда мне исполнилось сорок, а потом, когда у меня отрезали грудь, и подавно. Я никогда не смогу кормить грудью. Это было похоже на какой-то новый невидимый толчок к бездетности.