– Нам это нужно?
– Конечно. – Арабель хватает бутылку и кладет в тележку. – Для соуса к пасте.
Она выбирает лук-порей, затем картофель, баклажаны, один из которых она катает на ладони, проверяя на наличие бог знает чего, прежде чем решить, что он подходит. Мы направляемся в отдел макаронных изделий. Одно то, как выложена паста, уже радует глаз – разные сорта, в коробках в деревенском стиле, на каждой указано, из какой области Франции или Италии она родом. Мы выбираем феттучини – по заверениям Арабель, они просто фантастические. Затем мы получаем дюжину коричневых яиц, распределенных по двум синим упаковкам. Я морщусь, и подруга это замечает.
– На этих яйцах перья? – Я осторожно трогаю одно.
– Во Франции яйца не моют и не дезинфицируют. – Арабель прищелкивает языком. – Перья, прилипшие к ним, – это совершенно нормально. Ладно. – Она хлопает в ладоши. – Ты возьмешь нам вина. Я куплю цыплят.
– Цыплят?
– Для обычной chicken francese[58].
Конечно. Предоставьте Арабель приготовить нам экстравагантное блюдо в этот ужасный, отвратительный, очень плохой день! Я понимаю, что это звучит бессердечно даже в мыслях. Приготовление пищи – это ее терапия, а кормить людей – способ высказать любовь к ним. И нам всем не помешало бы хорошо поесть после всего произошедшего. Особенно после произошедшего. И особенно Дарси и Сильви. Нужно готовить для скорбящих, я это помню.
Я захожу в отдел напитков, и мне требуется время, чтобы выбрать две бутылки розового вина Barbabelle. У него оригинальная этикетка с изображением парня, борода которого состоит из цветов.
– Ты знакома с этим вином? – интересуется Арабель, когда я укладываю его в нашу корзину.
– Картинка симпатичная. По моему опыту, это хороший показатель.
Арабель снисходительно улыбается.
Мы останавливаемся у прилавка с сыром, чтобы купить масло на развес. Арабель берет полкило, что кажется мне чересчур, но шеф-повар она, а я просто счастливый едок.
Боже, как мне здесь нравится, думаю я, наблюдая, как мужчина в щегольском берете зачерпывает свежее сливочное масло из горки. Я всегда испытываю какое-то необыкновенно сильное чувство дома, находясь во Франции, что странно, учитывая, как плохо я владею языком и не всегда правильно понимаю культурные нормы. Нью-Йорк кажется домом для любого человека, улицы забиты людьми. Когда-то мне это нравилось, но, взрослея, я чувствовала, что отличаюсь от них. Единственное слово, которым можно описать моих родителей, – стрейтэйджеры[59], а я рано поняла, что другая. Авиньон – то место, где я встретила людей, которых считаю своими. Пейзажи Прованса приводили меня в своего рода художественное исступление, и я могла неделями делать наброски и писать красками. Эти работы оказались лучшими из всех, что я когда-либо создавала, до или после. В них была жизнь. Задор. Изюминка. Они укрепили мое желание пойти ва-банк в своих творческих устремлениях. И они заставили Серафину обратить внимание на мой художественный талант, что сыграло в моей жизни важнейшую роль.
Сен-Реми тоже всегда казался домом. Серафина сделала для этого все, поощряя мою художественную карьеру. Но в том интересе, который она проявляла ко мне, было нечто большее, как мне теперь кажется. Я все еще потрясена откровением Арабель о том, что Сильви и Серафина были близки долгие годы. Полагаю, теперь я лучше понимаю Серафину, понимаю, почему во мне она увидела себя. Однажды она призналась мне, что любила рисовать, но, когда вышла замуж, ей пришлось забросить творчество. Похоже, во мне она увидела то, что ей приходилось подавлять, и, поддерживая меня, она завуалированно оправдывала себя. И я принимала ее поддержку все эти годы.
Я вспоминаю, что сказала Арабель о мотивах убийства. Деньги. Сложно не думать, что произойдет, если станет известно, что Серафина поддерживала меня материально.
И я не могу не задаваться вопросом, прекратится ли эта помощь сейчас или каким-то образом продолжится.
– Как ты считаешь, Сильви оправится? – тихо спрашиваю я, пока мы ждем масло.
– Нет. – Подруга закрывает глаза, и я вижу, как острая боль отражается в едва заметной складке между бровей. – Не думаю, что Mamie скоро оправится. Возможно, никогда. Моя бабушка… она любила Серафину. Она любила ее больше всех на свете, не считая меня.
Арабель зажмуривается, затем открывает глаза, но смотрит в сторону, и мне кажется, что она плачет. Моя подруга очень хорошо скрывает свои эмоции, но это, должно быть, очень тяжело для нее. И пусть она виновата в том, что произошло с Оливером, она явно любит его. Она бы не предала Дарси и Жанкарло из-за чего-то меньшего, чем любовь. И она выросла рядом с Серафиной. А бедная Сильви фактически была ей матерью, возможно, даже больше, чем матерью. Она – целый мир для Арабель, это ясно как божий день.
59
Straight-edge – ответвление панк-субкультуры, возникшее как негативная реакция на сексуальную революцию и отсутствие воздерженности.