– Так когда же это случилось? – любопытствует Викс. – Когда вы с Серафиной?..
– Ну, вы знаете, что Ренье погиб здесь, у бассейна. – Наши взгляды перемещаются немного южнее, к бассейну, обрамленному светлым камнем, над которым возвышается статуя с фамильным гербом. Дарси однажды сказала мне, что, когда голова ее деда ударилась о статую, на ней осталась кровь, которую не получалось смыть до конца все лето. Никакая чистка не помогла удалить этот след до зимы. Так странно, что муж и жена оба умерли не своей смертью на этой земле.
Часть меня хочет первым же самолетом вернуться в Нью-Йорк. Крепко обнять Себа, забрать детей из лагеря и обнять их тоже. Но другая, большая часть должна закончить, что начала.
– А потом несколько лет спустя умер Люк. Рак легких. Он начал курить во время войны. Тогда не знали, что это вредно для здоровья, но даже если бы знали, кого это волновало? Он едва выбрался из Нормандии. Он никогда не думал, что доживет до женитьбы или рождения дочери. Он потерял своих друзей, свой правый глаз.
– Глаз? – спрашивает Викс. Ее ладонь тянется к руке Сильви. Я понимаю, что и моя тоже. Это инстинктивно, так мы стараемся защитить то, что не смогли защитить другие.
– Да. – Губы пожилой женщины складываются в мрачную линию. – Он был красив, даже без глаза. Я же никогда не была красавицей.
– Mamie, ты самая красивая, – возражает Арабель.
– Пф-ф-ф. Уверена, что это не так, и никогда не было. Я труженица. В этом была моя сила. И я веселая. У меня есть чувство юмора. Я всегда шутила, что Люк со мной, потому что смог разглядеть только половину меня. – В глазах Сильви появляется мечтательный блеск. – И это было правдой. Во многих отношениях.
Лицо Арабель бледное, даже при свете свечей. Хотя я сейчас зла на нее, очень зла, я тем не менее сочувствую ей. У меня слабость, можно сказать, травма относительно бабушки и дедушки.
– Вы спрашиваете про Серафину? – Слеза скатывается по щеке Сильви, и она даже не пытается смахнуть ее. – Я почувствовала, что она – моя сестра, пусть и не кровная, в тот момент, как встретила. Конечно, была тысяча причин, по которым мы не могли стать подругами. Наш мир не допускал дружбы между такой, как я, и такой, как она. Даже сейчас, во времена прогресса, Серафина не хотела афишировать нашу связь. Она всегда говорила, что это никого не касается, что другие люди запятнают ее. И я не знаю… возможно, она была права.
– Сильви, могу я спросить? Grand-mère всегда была такой… – Я вижу, что Дарси думает, как бы это выразить. Стерва, вот как я бы назвала старуху, хотя не следует плохо отзываться о покойниках. – Ну, как мужик в юбке, – наконец произносит Дарси.
– Мужик в юбке? – Сильви промокает глаза носовым платком.
– Сильной. Требовательной. Эм-м-м…
– Да, да. Всегда. Но ей пришлось стать такой, потому что сам Ренье был… сильным человеком.
– В самом деле? Я всегда думала о дедушке как о плюшевом мишке.
– Плюшевый мишка? – Сильви прищелкивает языком. – Я бы так не сказала. Нет. Плюшевый мишка – это ведь что-то милое и ласковое? – Дарси кивает. – Нет, я бы точно так не сказала. Твой дедушка был высокомерным. Он имел собственное мнение по любому поводу и не стеснялся им делиться, особенно если дело касалось твоей бабушки.
Сильви прикусывает губу. Внезапно она оглядывается по сторонам, как ребенок, потерявшийся в универмаге.
– Mamie, может мне дать тебе еще одну таблетку? – беспокоится Арабель. – И помочь тебе лечь в постель?
– Да, наверное, так будет лучше всего. – Сильви упирается ладонями в стол и пытается встать.
– Простите, если мы спрашивали о вещах, которые слишком больно вспоминать, – мягко произносит Викс.
– О, ma chérie, все не так! Мне необходимо говорить о Серафине. Пожалуйста. Я хочу говорить о ней. Я не хочу забывать ее, не хочу, чтобы кто-то из вас забыл ее. То, какой особенной она была. Как… – Ее хрупкий голос срывается на писк.
– Пойдем, Mamie. – Арабель встает и берет бабушку под локоть.
– Сильви, прежде чем вы уйдете: какое ваше любимое воспоминание о Серафине? – спрашивает Викс.
Все замирают. Сильви улыбается.
– Когда-то мы обменивались письмами. У нас было тайное место для них, и каждое утро я спешила туда, чтобы посмотреть, есть ли там новое. Мы не могли видеться открыто, вы понимаете. Времена были не те, в доме работали и другие люди. Несмотря на то, что Серафина была здесь хозяйкой, нам приходилось соблюдать осторожность. Каждый раз, когда я получала письмо, садилась за стол в своей комнате с чашкой чая, открывала и начинала читать. До сих пор помню ощущение бумаги в моих пальцах, как смягчался ее четкий почерк, когда она обращалась ко мне. Мы не посылали друг другу письма уже несколько десятков лет, с тех пор как я переехала в комнату наверху. Но все же…