Мы все представляемся, и, оказывается, что месье Дево хорошо проинформирован о каждой из нас. То, как он интересуется здоровьем Викс, дает понять, что он в курсе ее состояния. Он делает комплимент одежде Арабель и спрашивает, будет ли ее наряд показан в Instagram. Тошнотворно! Однако я с удовлетворением отмечаю тень разочарования на лице Арабель. Ее выводит из себя, когда люди говорят с ней о моде, а не о ее кулинарных успехах или деловой хватке. Мужчинам не нравится обсуждать деловую хватку женщины. Они предпочитают поговорить об их внешности и моде. Гарантирую, именно так бы высказалась Арабель после ухода месье Дево, не будь подобных обстоятельств. Она действительно так думает, но порой мне кажется, что она просто не упускает возможности лишний раз напомнить нам, что деловая хватка у нее есть.
Затем конечно же месье Дево спрашивает о «The Fertility Warrior». Заявляет о своей уверенности, что я помогаю огромному числу женщин. Как будто я чертова мать Тереза, а не начинающий предприниматель, с ударением на слове «начинающий».
Я мямлю что-то о том, что все идет хорошо. При этих словах его брови слегка приподнимаются, и мне становится интересно, что ему рассказала Grand-mère. Почти уверена, что все. Предполагается, что ты должен рассказывать своему адвокату все. Значит, он знает о моих финансовых проблемах, по крайней мере о том, чем я поделилась с Grand-mère. Как неловко! И теперь, если я получу наследство, он будет знать, что я не справилась и добилась успеха вовсе не благодаря своим заслугам. Я оглядываюсь вокруг, поражаясь огромным размерам этого места, земли, виноградника, особняка. Я добьюсь успеха благодаря ей, благодаря всему этому.
– Итак, давайте приступим? – начинает месье Дево. – Дарси, вы уверены, что хотите посвятить всех своих друзей в это сугубо личное дело?
Я делаю паузу, обдумывая свое решение пригласить Арабель. Когда-то она была моим союзником, теперь я задаюсь вопросом, не воспользуется ли она полученной информацией в своих интересах. Но что она может сделать?
Завещание есть завещание.
– Все в порядке, – наконец говорю я.
Месье Дево прищелкивает языком, неодобрительно или одобрительно, я не могу разобрать. На нем коричневый твидовый пиджак, накрахмаленная белая рубашка и темно-синие джинсы; солнце освещает его лицо, которое становится помидорно-красным. Он, похоже, не возражает. Он, юрист, садится в кресло, на которое указывает клиент. Возможно, это несправедливое предположение, но я всегда считала, что юристы немного похожи на хомячков, которые бегают на полной скорости в своих колесах, чтобы угодить.
– Что ж, неловко об этом говорить, но, думаю, именно с этого я и должен начать. Видите ли, Серафина приходила ко мне всего месяц назад, желая внести кое-какие изменения в свое завещание.
Впервые я задаюсь вопросом, не совершила ли бабушка что-нибудь безумное, например, вычеркнула меня. Что, если она оставила все Сильви? Я знаю, что есть какой-то французский закон о наследовании, гласящий, что дети или внуки должны унаследовать определенный процент. Таким образом, вы не можете лишить наследства своего потомка, по крайней мере полностью. Но что, если бабушка по какой-то причине нашла обходной путь? Она и правда сказала, что хочет обсудить со мной свое завещание. Это ужасные мысли, потому что… о боже, даже признаться в этом самой себе кажется невыносимым, но убийство бабушки, кажется, способствовало решению огромной, терзающей меня проблемы.
Как нечто настолько ужасное может стать причиной чего-то хорошего? Но вдруг сейчас все не так, как я предполагаю?
– Дарси, Сильви, мне жаль говорить об этом особенно вам, поскольку, думаю, вы не были посвящены. Вы ведь не знали, что у Серафины был рак? Рак крови, очень редкий. Смертельный.
Рак. Что?!
– Нет, – медленно выговариваю я. – Я не знала.
Я вижу на лице Сильви шок, который, должно быть, написан и на моем.
– Non, – выдыхает она. – У Серафины… рак? Это невозможно. Она сказала бы мне.
– Я думаю, нет. – Он деликатно кивает. – Некоторые клиенты предпочитают держать эту информацию в секрете, чтобы избавить от боли своих близких.
Чтобы избавить нас от боли? Я обмахиваю лицо веером, внезапно вспыхивая. У бабушки был рак и она мне не сказала? Родной внучке! Почему бы, по крайней мере, не сказать мне?
Потому что я стала бы относиться к ней по-другому, осознаю я. Потому что наша последняя встреча была бы не нормальной, а с липким налетом болезни. Потому что я бы убеждала ее пройти курс лечения, бороться – но в ее возрасте любая борьба, вероятно, заканчивается. И простое слово «рак» омрачает ситуацию, затмевает все остальные разговоры и возможные счастливые моменты.