Кивнув на прощание ведуньям, Драгутин покинул ложницу. Двор был пуст. Подуставшие кони исходили на морозе паром. Боярин упал в розвальни, взял в руки вожжи и тихонько свистнул. Ворота городца распахнулись, давая ему дорогу, чем он и не замедлил воспользоваться, пустив коней шагом по опущенному мосту. Скрепленные железом вековые лесины даже не скрипнули под лошадиными копытами, полозья розвальней скользнули по бревнам, как по льду, и Драгутин через мгновение почувствовал себя свободным от не всегда ласковых объятий бабьей богини. Отъехав полверсты, боярин обернулся на городец и в восхищении прицокнул языком — хорош! По слухам, за этими стенами проживало не менее трех сотен женщин. Не все они, конечно, были ведуньями, но все равно — сила в обители таилась немалая, и Драгутин успел ее почувствовать.
Боярин вдруг вспомнил о Щеке, которого он оставил в городце на попечении ведуний вместе с Искаром. Этот человек при первом взгляде показался Драгутину знакомым, но, сколько он ни морщил лоб, припомнить, на каких жизненных перекрестках сталкивала их судьба, так и не смог. Впрочем, Щек вряд ли оправится от полученной раны, а потому и напрягать память по этому поводу не имеет смысла.
До жилища князя Всеволода было, казалось, рукой подать, но видит око, да зуб неймет. То ли притомились кони, то ли морозный воздух мешал боярину верно определить расстояние, но только добрался он до высоких толстых стен гораздо позже, чем предполагал. Из сторожевой вежи[9] розвальни заметили и без опаски кинули через засыпанный снегом ров подъемный мост. Впрочем, имея за стенами пятьдесят боготуров и сотню мечников, городец мог себе позволить роскошь не бояться одинокого странника, пусть и с мечом у пояса.
— Хвала Велесу и Даджбогу, боярин Драгутин, — выступил навстречу гостю ближний к великому радимичскому князю боготур Скора, — а мы уж не чаяли тебя увидеть.
Со слов Скоры, боярин узнал, что Всеволодовы гриди-мечники[10], чесавшие лес по приказу князя, наткнулись на следы побоища. И появилась опаска, что посланец Великого князя Яромира либо убит, либо взят израненным в полон.
— Неужели хазары вздумали озоровать вблизи нашего городца? — не скрыл своего возмущения Скора.
— Митусовы люди, — пояснил Драгутин, стряхивая с кожуха снег. — Вузлев меня предупреждал. Я сам промахнулся, боготур Скора, поверил человеку, который этого не заслуживал.
— Бывает, — посочувствовал Скора, жестом приглашая Драгутина в терем. — Блудливые людишки всегда кажутся надежнее честных.
Драгутин в городце Всеволода бывал и раньше, но не уставал любоваться резным красным крыльцом, ведущим в княжеские покои. Дивы дивные, которые сплетались между собой в сложном узоре, могли поразить любого человека.
— Крыльцо делал Сар, — заметил восхищение гостя Скора, — знатный умелец. Много он хаживал по свету: и в нурманских землях бывал, и во фряжских. Могу свести тебя с ним, боярин, если есть охота поговорить. Сар много видел и много знает.
Князь Всеволод ждать себя не заставил, и не успел гость четырем углам поклониться, как хозяин уже чествовал его здравной чашей. Драгутин подношение принял, сплеснул малую толику вина хозяйским щурам и осушил чашу до дна. Князь Всеволод, муж среднего роста и чуть более дородный, чем это потребно для тяжелого удара, смотрел на боярина с удивлением. Похоже, в тереме Великого радимичского князя уже готовились справить тризну по Драгутину, сыну Яромира. Обычно улыбчивое лицо Всеволода сейчас смотрелось смурноватым, — видимо, от пережитого недавно огорчения по поводу смерти боярина. Не то чтобы князь Всеволод души не чаял в среднем сыне князя Яромира, просто эта смерть могла аукнуться новой распрей между Даджбоговыми и Велесовыми ближниками, которые после многих лет противоборства искали теперь пути к сотрудничеству.
— Опасны ныне дороги в славянских землях, — покачал головой хозяин, жестом приглашая гостя к столу. — А почему мы не нашли среди убитых твоих мечников?
— Со мной был только отрок, из моих родовичей, да Макошина ведунья, которая к нам в попутчицы напросилась.
— А отрок сильно пострадал?
— По словам ведуний, через месяц-два будет здрав и в силе.
Князь Всеволод гостя потчевал не только вопросами, но и яствами, коими богата Радимичская земля, а также винами из дальних стран, до коих сам был большой охотник. Пировали малым кругом, но за большим столом, способным вместить до сотни боготуров. Сейчас, правда, за столом их сидело всего трое. Кроме Скоры, давно уже знакомого Драгутину, ошуюю[11] князя расположился боготур Брайко, которого боярин видел прежде только однажды, но о силе и удали которого был наслышан. Третьего боготура Драгутин видел впервые. В отличие от степенного Брайко, боготур Торуса был порывист в движениях и скор на слово. Оправданием этой порывистости были годы, которые едва на третий десяток перевалили. Но если боготур за княжий стол зван, да еще на малый совет, то, значит, ни умом его Велес не обделил, ни силой.
— Неужели ты, боярин, в одиночку с дюжиной разбойников совладал? — не утерпел с вопросом Торуса. — На тебе ведь даже брони нет.
— Отрок помог, — пояснил Драгутин. — Троих убил. Да и Макошина ближница в долгу у Даджбога не осталась, отправив в Страну Забвения двоих шалопуг.
— Так ты считаешь, боярин, что убитым тобой разбойникам путь в Страну Света закрыт? — спросил степенный Брайко.
— Закрыт. Они выступили против воли славянских богов, за что и поплатились.
— А была ли та воля выражена ясно? — усомнился Скора, кося глазом на призадумавшегося князя.
— Была, боготур, — твердо сказал Драгутин. — Иначе не сидел бы я здесь перед тобой. Если трое от дюжины разбойников, напавших из засады, отбиваются без большого урона для себя, то происходит это не иначе как божьим промыслом.
— Верно говоришь, боярин, — просветлел лицом князь Всеволод. — Коли не было бы согласия богов на задуманное нами дело, то не доехал бы ты до моего городца.
Походило на то, что до сей поры князь Всеволод, человек умный, хитрый и осторожный, не был до конца уверен в правильности своего выбора. Драгутин его не осуждал за нерешительность. Дело, которое им предстояло осуществить, было кровавым и чести Всеволоду не сулило. Ибо счет предстояло предъявить человеку, кровно и по богу с князем связанному. И хотя связь, установленную богом, тот человек уже оборвал, взяв из рук кагана право суда не по слову Велеса, а по кривде пришлого бога, но ведь и через кровное родство так просто не перешагнешь. Отцы князя Всеволода и князя Твердислава были братанами. Велесовы волхвы уже дали добро на суд от имени своего бога, а Великий князь Всеволод, верховный судья Скотьего бога, блюститель его правды в Радимичских землях, все никак не мог оторвать от сердца человека, с которым рос бок о бок, стоял плечом к плечу в битве и сиживал за пиршественным столом.
— Не наше слово будет последним, — сказал Драгутин, — его скажут славянские боги устами своих волхвов. И что будет сказано, то и свершится.
Всеволод головой кивнул в ответ на слова боярина. Боготуры промолчали. Все хорошо понимали, что Твердислав — это только начало спроса, а над кем будет произнесено последнее осуждающее слово, неведомо никому. Но в любом случае начало было положено справедливое — прежде чем чинить спрос с дальних, надо покарать ближних. Измена Твердислава не только бросала тень на родовичей, но и смущала умы простых людей. Уж коли ближники славянских богов от освященного кровью щуров порядка отворачиваются, то, вероятно, иссякла сила их кумиров, а вместе с нею сошла на нет и их правда. Смерть Твердислава должна была показать колеблющимся, что нет, не иссякла и спрос с отступников будет. И ни мечи хазарские, ни пришлый бог, обласканный каганом Битюсом, отступника не защитят.
— За славянских богов! — Всеволод поднял братину и, отхлебнув первым, пустил ее по кругу.
— За божьих ближников, коим предстоит обнажить меч за славянскую правду! — подхватил Драгутин.
Боготуры, следуя примеру князя, выпили стоя. Трижды братина прошла по кругу, прежде чем молодший годами Торуса перевернул ее вверх дном.
Князь Всеволод, распрощавшись с боярином и боготурами, покинул гридню[12]. По его ссутулившейся спине было видно, как тяжело переживает он измену родовича и как тяготит его взятая на плечи ноша судьи и мстителя за поруганную правду.
— Кривду медом не изживешь, — сказал Скора, проводив глазами князя. — Боготуры готовы. Выступаем по твоему слову, боярин.
— Завтра поутру седлайте коней, и да помогут нам славянские боги.