— Нет… она еще жрет…
Но лисонька так отвечала серому волку:
— Ах, Кавчик, представляешь, Лилин торт позабыли поставить на стол. Вот я и думаю: за пять дней ему в холодильнике ничего не сделается, а? И, глядишь, маме подарок ко дню рождения есть. Что ты скажешь?
— Мне без разницы, — буркнул Кварц, все равно кисонька завтра же сожрет торт.
Он вновь принялся расшагивать по энской воинской части. Бесили вещи, бессловесные послухи его томления — то пинком, то еще как-нибудь он срывал гнев на всем, что ни попадалось ему на пути. Бег времени не приближал, а неотвратимо отдалял минуту верного свиданья — прости, Нолик… Когда стрелки стали на пуанты, с благословения Гени Кварц учинил расследование — посильное и посему совершенно безрезультатное. Пока он спускался по темной лестнице (не далее как вчера ввинтили новые пробки), воображению рисовалось: бредут они, значит, в суровом молчании через улицу — вдруг из-за угла автомобиль на четвертой скорости… Или — вдруг фидаины совершают очередной акт отчаяния…
— Ну что?
— Мистика… — И быть может, никогда истина не была так близка к нему (поправок не принимаем, у истины тоже есть ножки, порой даже очень резвые).
— Но я не понимаю, они никуда не могли… их вещи… да гитара тут! Определенно что-то случилось. Кварц, ну что ты молчишь…
Кварца осенило.
— Слушай, да пошли они — куда пошли. Но этого… — В сущности, он довольно лестно отозвался о Борисе, как о мужчине, — я сейчас отвезу домой. Не спать же Пашке всю ночь с нами.
Порой Геня нуждается в опоре, в дюжем муже, принимающем решения — не важно какие.
— Кава, тебе видней.
О, еще бы! Он видел, что сейчас немногим больше половины восьмого, и если выехать без промедлений, то можно еще успеть в Рамат-Ган.
— Еду! — резко, по-мужски. Геня любит, когда так. — Какой у него адрес?
— Кавочка, откуда я знаю? Ты же к нему звонил…
— Черт! (Или что-то в этом роде.) У меня только телефон.
— А ты на нем поищи. Как будто личность трупа устанавливаешь. — Для наглядности Геня манипулирует с воображаемым телом.
Кварца уговаривать не надо, вот только произведенный обыск дал ничтожные результаты. Единственной добычей, если не считать мелких денег и гребешка, был скомканный клочок туалетной бумаги, машинально развернув который Кварц издал ужасающе брезгливое «бэ!».
— Что? Что там?
Ах, попалась птичка, стой, не уйдешь теперь домой — попалась все же Борина «птичка», как ни берег он ее, в чужие руки.
Но что же случилось с Лилей и Ноликом, какая бездна поглотила их? История эта печальна, поучительна и, как уже намекалось, загадочна. Только закрылись за ними врата светлой обители Шварца, как они очутились в царстве перегоревших пробок. Ноги их двигались на ощупь и… руки тоже. Что? Не может быть? Честнейшая Лиля? Ну, ладно, допустим, мы увеличили число оборотов в минуту, проявили излишнюю поспешность. Следовало подготовить читателя к такому повороту парой-другой фраз, как это, возможно, сделал Нолик. Возможно, это даже произошло, когда они уже поднимались наверх, отягощенные двумя пачками «Тайма». Очень вероятно, что Нолик поддерживал при этом свою кроткую даму, которая — в отличие от читателя — была не вполне тверезая. Не исключено также, что дама — здесь, как и читатель, — была несколько удивлена, но отпора не дала, а позволила событиям следовать своим чередом, — между прочим, известен такой род целомудрия: ограничиваться, так сказать, состоянием непотворствования, следовать выражению «руки опускаются». Наконец, не была ли Лиля в глубине души готова к тому, что Нолик — не менее Кварца рыцарь своего тела — в комбинации он, она, темная лестница даст волю своему рыцарству?
А вот что говорил при этом Нолик. Диаграмма паха.
— Я враг парфюмеров, но вашим духам я должен отдать справедливость (ниже то же самое он скажет и о ее белье: «Я враг всякого белья, кроме постельного…», они создают вокруг вас ауру неприхотливой отзывчивости, на которую вправе рассчитывать иной истомившийся странник — о! Я отлично понимаю вашу склонность к созданиям несовершенным или, точнее, незавершенным. Эскизность привлекает нас не только в искусстве, но и в жизни. Она дает простор нашей фантазии, дорогая, здесь ступенька, позвольте — не благодарите, — да, фантазии, возносящейся ввысь по ступеням бесчисленных допущений, щедро ссужаемых нам сослагательным наклонением, не так ли, Иланочка? Давайте отдохнем, куда спешить, когда впереди вся жизнь. Да, так о несовершенных творениях Божьих, которые мы находим до того привлекательными, что самоотверженно готовы просиживать часами у их пьянящего одра. Верно, дефект привлекателен. Он — случайная щель, пропускающая наружу свечение души, он — незапланированный зодчим выступ в стене, за который цепляется рука штурмующего какой-нибудь неприступный илион. Иные, не веря в небрежность зодчего, усматривают в ней провокацию. Но это уже слишком, это рабанут нам не велит… Моя Ипатия еще удерживает нить? А впрочем, не трудитесь. Сожгите в своей чудесной доброй головке всю эту книжную дребедень, которой обременяет вас никому не нужный старый чудак. Взгляните на меня, взгляните на глупца (увлекшись, Нолик позабыл, что Лиля не сова, а читатель — что сгустилась тьма). Старый пень вообразил себя способным пленить березку, поверил в родство душ… Что тебе до моих многомудрых, а значит, бесконечно печальных раздумий, как сказано в одной антинаучно-популярной книге. Год-два, и ты, которая так блестяще выклитировалась[32] в земле Эдома и Содома заботами мистера Джоны, — ты пройдешь мимо умирающего нищего барда и не узнаешь его. Слушай, Илана, мало кто знает это. Я тяжко болен, у меня удален желчный пузырь — дай руку, вот… Любимая женщина променяла меня на тугую мошну. В тот самый момент, когда я в бреду повторял ее имя на больничной койке, она развлекалась в Савьоне… Так имеет ли право сей удачливейший из мужей — в горестных кавычках, — имею ли я право еще толковать тебе о том, что есть жизнь, что есть любовь?! О, прочь руки, жалкий наглец!.. Не смей касаться материи столь тонкой… Боже, какое у вас белье! Я враг всякого белья, кроме постельного и столового, но у этой нежнейшей ткани так мало общего с обычной подпругой… (Со всхлипом.) Лилит! Не откажите… я умоляю… только раз позвольте мне погладить общности… да-да, теперь мы владеем ими сообща… одинаково дорожим ими… ого! Наш девиз — упругая пассивность.