Громкое карканье возвестило о наступлении утра. Черные как смоль дармоеды слетелись на лабаз поживиться за наш счет. Пират и Индус, обычно разгонявшие их заливистым лаем, прятались от трескучего мороза в пихтовых гнездах, занесенных снегом. Но как только из трубы потянулась голубая струйка дыма, вороны скрылись в лесной чаще.
Мороз нынче потрудился на славу. Покрыл ветви невообразимо толстой искристой бахромой, сверкающей в лучах восходящего солнца. Над полыньями клубится туман, густой и плотный, как вата. Я сделал новый кольцевой путик вдоль левого и правого берегов Буге. Лыжня прошла верхом по самым крутым склонам. Поэтому он и получил у меня название «Крутой». Конец путика достигал зубчатого гребня водораздела Буге — Джанго. С него было видно, как во всю ширь горизонта огромными волнами дыбятся горы, подпирающие белыми, островерхими шапками густо-синий небосвод. Воздух настолько чист и прозрачен, что, казалось — протяни руку и достанешь до одной из этих вершин. Мимо проплывали облака, легкие и зыбкие, как миражи средневековых парусников. Следом по земле неотступно, как шакалы за добычей, крались их серые тени. Вдали виднелись отроги главного хребта, поражающего своей мощью. Все в нем завораживало, властно притягивало взгляд. Впоследствии всякий раз, когда первобытный контур этих скалистых вершин всплывал из глубин памяти, в сердце пробуждалась лавина воспоминаний и щемящее желание вновь взглянуть на вздыбленных дикой пляской каменных исполинов.
Стоит мне подняться в горы и попасть в холодный мир бесстрастных глыб, меня сразу охватывает необыкновенное волнение. Мысли очищаются, взлетают над обыденностью. Кажется, что ты отрезан от всего земного и переходишь в иное измерение, что еще немного — и постигнешь смысл быстротечной жизни, всеобщий закон мироздания. Даше воздух здесь иной, чем у земли. Не тот вкус и запах. Это ветер континентов. Быть может, совсем недавно он проносился над душными тропиками Индии или над безбрежным ледяным панцирем Антарктиды. Ничто не пленяет так, как горы — самое потрясающее произведение природы. Как точно подметил Владимир Высоцкий: «Лучше гор могут быть только горы…»
Пронизывающий ветер поторапливал к спуску. Новый путик порадовал обилием тропок. Настоящее соболиное царство. Пожалуй, стоит снять большую часть капканов на приманку и переставить их сюда на подрезку.
Хотел посоветоваться с Луксой на этот счет, но он опередил меня сообщением, что в четырех километрах от палатки появился медведь. Косолапый был настолько худ, что, пройдя по лыжне метров сто, провалил снег только в двух местах. На следах — пятна крови. Это шатун — зверь-смертник. Решили с утра идти за ним по следу с собаками, иначе спокойной охоты не будет. Шатун ничего не боится. Он может разорить лабаз, залезть в палатку. Встреча с ним грозит трагедией — терять ему нечего. Так и так финал у него один — смерть.
К охоте готовились обстоятельно. Перед сном Лукса вышел из палатки. Неожиданно раздался его громкий крик: «Хо-хо!» Я настороженно прислушался: что происходит?
— Хо-о… — глухо отозвались сопки.
— Лукса, что случилось? Зачем кричал? — обеспокоено спросил я, когда он вернулся.
— Ничего не случилось, — невозмутимо ответил охотник.
— Прогноз радио проверял. Слышал, эхо голос потеряло? Снег будет. Обязательно медведя возьмем, — заключил он уверенно.
Легли поздно. Я никак не мог заснуть. Долго тяжело ворочался в темноте. Сон был тревожный, томительный. Преследовал кошмар про исполинских мышей, загонявших разъяренного тигра к нам в палатку. Несколько раз вставал, юлил печь. Под утро, наконец, забылся.
Было еще темно, когда меня тронул за плечо Лукса. Жидкий рассвет едва забрезжил. За ночь действительно выпал хоть и небольшой, но пушистый снег.
Я натягивал меховые носки, когда совсем рядом, за тонким брезентом палатки, раздался душераздирающий собачий визг. Тут же послышался злобный лай. Необутые, едва успев схватить ружья, мы выскочили наружу. Лукса первый, я за ним. Дальше все произошло гораздо быстрее, чем об этом можно рассказать.
Не успел я оглядеться, как громыхнул выстрел. Бросившись за палатку, увидел метрах в двадцати бурого медведя, который отбивался от наскакивающего на него с отчаянной смелостью Пирата. Собака ловко увертывалась от когтистых лап. Рядом с медведем лежал окровавленный Индус.
Второй выстрел Луксы грянул одновременно с моим. По глухим шлепкам мы поняли, что пули достигли цели. Шатун взревел и, сделав несколько прыжков, обмяк, сдавленно охнул, повалился на бок и затих без агонии.
Пират стремглав подскочил к медведю и злобно рванул шкуру на загривке, но, увидев, что тот остался безразличен, сразу успокоился. Зверь лежал, оскалив зубы, без признаков жизни. Вялые уши говорили о том, что косолапый мертв, но Лукса на всякий случай выстрелил еще — медведь не шелохнулся. А меня запоздало начала трясти мелкая дрожь, которую я никак не мог унять.