— Чьи следы? — еще раз решил проэкзаменовать меня наставник.
— Оленя, — уклончиво ответил я и стал лихорадочно искать глазами помет, чтобы по форме шариков определить, кто здесь отдыхал — лось или изюбр.
— Ты мне голову не морочь. Какой олень, говори, — напирал Лукса.
— Лось.
— Сам ты лось… горбатый! Говорил тебе: сохатый рысью уходит. Этот прыжками ушел. Изюбр был. Еще вот, запоминай, — успокаиваясь, добавил Лукса, — видишь, снег копытами исчиркан. Изюбр так чиркает, лось высоко ноги поднимает — снег не чертит.
Видя, что я совсем скис, ободряюще добавил:
— Поживешь в тайге, всему научишься. Даже по-звериному думать.
На отлогой седловине пересекли след бурого медведя, тянувшийся к верховьям ключа, в сторону возвышавшегося среди окрестных гор Лысого деда. Округлая вершина этой горы в белых прожилках снега и серых мазках каменистых осыпей была совершенно безлесой, и эта особенность, видимо, определила ее название.
На склонах Лысого деда много крепких мест, пригодных для долгой зимней спячки. Но этот бродяга что-то припозднился: как правило, медведи лощатся раньше, под первый снег.
На обратном пути вышли на крутобережье обширного, но не глубокого залива — излюбленного места нереста кеты. Этот залив отделен от реки полосой земли метров в сто-сто пятьдесят, заросшей густым пойменным лесом, сплошь перевитым лианами китайского лимонника и актинидий, но самой реки отсюда не видно. Я огляделся. На мгновение взгляд задержался на группе деревьев. Не сообразив сразу, что именно привлекло мое внимание, вновь посмотрел на них. Пять могучих ильмов стояли как бы полукругом, обращенным открытой стороной на залив. Перед ними была чистая плещина, в центре которой торчали три потемневших столбика, заостренных кверху. Подойдя ближе, я увидел, что это деревянные идолы. Грубо вытесанные, длинные потрескавшиеся лица равнодушно взирали на водную гладь. Я вопросительно взглянул на Луксу. — Это наши лесные духи. Большой — хозяин, а эти двое — жена и слуга. Хозяин помогает охоте и рыбалке, — тихо пояснил он.
Достав из кармана сухарь, охотник почтительно положил его у ног «хозяина» и спустился к воде. Я задержался, чтобы сделать снимки. — Ничего не трогал? — подозрительно, не сводя с меня глаз, спросил Лукса, когда я догнал его.
— Нет. Сфотографировал только.
— Ладно тогда. Давай рыбу собирать. Рыбы беда как много надо. Собак кормить и на приманку тоже.
Переступая по валунам, мы вытащили жердью с мелководья десятка четыре кетин и сложили в кучу. В этих рыбинах трудно было узнать океанского лосося. Серебристый наряд сменился на буро-красный. Челюсти хищно изогнулись и устрашающе поблескивали серповидными зубами, выросшими за время хода на нерест. Некоторые самцы еще вяло шевелили плавниками, из последних сил стараясь не завалиться на бок. До последней минуты своей жизни они охраняют нерестилище-терку от прожорливых ленков и хариусов.
Во время нереста сквозь чистую воду хорошо видно, как самка с силой трется о дно, покрытое мелкими камешками. Припав к образовавшемуся углублению, она сжимает и разжимает брюшные мускулы, до тех пор пока лавина лучистых, янтарных икринок не вырвется наружу и не осядет в лунке. Плавающий рядом возбужденный самец выпускает молоки и присыпает оплодотворенную икру галькой. Весной из нее вылупятся крохотные мальки. Окрепнув в горной речке, с холодной, богатой кислородом водой, они скатываются в море. А через несколько лет уже взрослыми вернутся на родное нерестилище. Ничто не сможет остановить их на пути к нему. Настойчивость и сила рыб, поднимающихся даже по двухметровому сливу, просто восхищает. Отметав икру, лососи погибают, чтобы дать жизнь новому поколению.
— Мало, однако, кеты стало. Помню, раньше два-три слоя на дне лежало. Тысячи на зиму готовили.
— Солили, что ли?
— Как солить, если соли нету. Брюхо и спину вдоль хребта резали и сушили под навесами на ветру.
— Лукса, а как же летом, когда убивали крупного зверя, мясо сберегали?
— Тоже просто. Чуть варили, чтобы кровь свернулась. Потом резали на пластины и как рыбу вешали.
Пока мы собирали кету, наевшиеся Пират с Индусом стали носиться наперегонки по берегу и обнаружили на затаившуюся под выворотнем енотовидную собаку и с лаем выгнали ее из убежища.
Енотовидная собака напоминает заурядную дворняжку с короткими ногами. Неуклюжа, приземиста, ужасно лохмата. Мех у нее густой и пышный — похож на лисий, но отличается цветом: серо-бурый с желтоватым оттенком. Мордочка короткая, глаза смотрят покорно, как бы прося пощады. Это, пожалуй, самое безропотное и беззащитное создание Сихотэ-Алинской тайги.