Сам он завалился в палатку довольный. Еще бы! — Убил чушку буквально в двух шагах от стана. Гордо извлек из рюкзака добрый кусок мяса, печень и сердце. Задабривая своего покровителя охоты, он отрезал ломтик мяса и бросил в огонь: — Спасибо, Пудзя, хорошая чушка.
Перекусив, мы пошли за остатками свиньи. Жирненькая! Слой сала до двух пальцев толщиной.
— Кабаньим жиром улы надо смазывать. Не промокают в сырую погоду. Одно плохо — потом сильно скользят по снегу, — учил Лукса.
Сумерки быстро сгущались, и незаметно тьма обступила нас со всех сторон. Мы заторопились. Небо затянуло тучами. Мохнатые снежинки закружились в воздухе как бабочки: то взлетали, то опускались, гоняясь друг за дружкой.
В этот вечер у нас был первый настоящий охотничий ужин. Сварив полный котел мяса, мы пировали и, довольные удачным началом сезона, оживленно беседовали на самые разные темы. Намолчавшись за день, Лукса любил донимать меня вопросами. Во всем он пытался докопаться до самой сути и нередко ставил меня в тупик:
— Солнце у нас одно, но почему утром оно светит плохо, а днем так сильно, что и смотреть нельзя? — или же спрашивал — Отчего каменеют рога? Они же вырастают мягкими и ест олень мягкую траву, а к гону рога становятся как камень. Я как мог разъяснял, используя свои книжные познания:
— Верно, молодые рога мягкие, пронизаны массой кровеносных сосудов и нервов, сверху покрыты кожицей с густой бархатистой шерсткой.
— От мошки защищает, — вставил Лукса.
— Когда панты вырастают в полную величину, в их тканях происходят сложные солевые процессы. Проще говоря, начинается окостенение. Начинается оно с самых кончиков отростков, с поверхностного слоя и постепенно переходит все ниже и глубже. Кожица отмирает и, как ты сам рассказывал, олени счищают её о деревья. Недаром после отрастания рогов пантачи так часто посещают солонцы — организм требует восполнения запасов солей. А теперь вот ты мне скажи, кто из зверей самый крепкий на рану? — Ишь как вывернулся! Самый крепкий лось будет. Самый слабый — изюбр. Медведь и кабан между ними. Лось даже с пробитым сердцем может бежать. Он силы бережет, от охотника уходит не больно быстро. В сопку идет не прямо, а как река петляет. Изюбр-дурак. Горяч. Раненый прыжками уходит. Вверх прямо режет. На рану он совсем слабый-даже с мелкашки свалить можно. Раз было: собака загнала изюбра на отстой. Подбежал, смотрю наверх, ничего не вижу — пихта мешает. Стрельнул, да в спешке не переключил с «мелкашки» на «жакан». Слышу: копыта по камням защелкали. Обида взяла — уходит рогач, ёлка-моталка. Бросился догонять, а изюбр сам мне навстречу. Не успел второй раз стрельнуть, как он грохнулся на камни совсем мертвый.
— Расскажи что-нибудь еще.
— Это можно, — добродушно согласился охотник, прихлебывая ив кружки чай, и допоздна вспоминал случаи из своей охотничьей жизни; рассказывал о повадках зверей, о тонкостях их промысла. Наконец, я не утерпел и задал давно беспокоивший меня вопрос:
— Лукса, а ты не боишься, что на тебя тигр или волки нападут?
Бывалый охотник ответил с достоинством:
— Чего бояться? Зверь не глупый. Он человека сам боится. Ему плохо не делай, и он не тронет.
— Но случается же, что хищные звери нападают на человека.
— Неправда! Сказки это. Если зверя не трогать, он не нападает. Это, колонок или норка опасные звери? Но и они, если бежать некуда, бросятся на тебя. Однако один хуза в тайге все же есть — шатун. Очень ненадежный зверь, ёлка-моталка. Он может напасть.
В лесу, после ночного снегопада, никаких следов. Только снежные «бомбы», сорвавшиеся с ветвей, успели кое-где продырявить бугристыми воронками пухлое одеяло.
Разошлись рано, хотя можно было и не ходить — капканы лучше ставить на второй-третий день после снегопада. За это время зверьки наследят, и сразу видно, где их излюбленные проходы, а где случайный след.
В ловушках моя обычная добыча — мыши. У одного шалашика с приманкой норка пробежала прямо возле входа, но туда даже не заглянула — тоже сытая. В тайге нынче все благоденствуют. Бедствуют только охотники.
Лукса весь день гонял косуль. Дважды ему удавалось приблизиться на выстрел, но оба раза пуля рикошетила о насквозь промерзший подлесок.