— Ге. А далеко эта липа?
— Аж возле оврага. Вот сейчас расстелю цвет в шалаше, и побежим себе.
Я взглянул на Обменную, на небо, которое обкладывали неспокойные грозно–фиалковые тучи, а Люба тем временем уже выскочила со своего лесного жилища, и мы побежали к той липе, которая должна была помочь добрым людям. Стройная, как тополь, она чуть наискось стояла над оврагом, распространяла и на лес, и на овраг свое благоухание, вокруг нее живой сеткой шевелились пчелы. Когда я вылез на дерево, за оврагом отозвался гром, а Люба испугано вскрикнула.
— Чего ты, девка?
— Боюсь грома, — искренне призналась девочка. — Может, вернемся назад?
— Ерунда. Нарвем цвета и вернемся.
— Хорошо тебе говорить: нарвем! У меня уже и руки, и душа дрожат.
— А как же твой рубль на тетради?
— Не хочу и рубля, когда гремит! О! Слышишь! Снова загремело, синим корнем прорисовалась молния, раскрыла кусок второго неба и угасла в туче.
— Ты не бойся, — успокаивал я Любу, — то Илья калачи разбрасывает.
— Если бы калачи, а то громы и молнии. Вон уже и лес перепугался грозы, — заскулила девочка.
В самом деле, под темным небом забеспокоился, загудел лес, закипела листва на нем, деревьям почему–то захотелось бежать, но они не знали, куда податься, и, стеная, метались во все стороны. Снова мигнула молния раз и второй раз, лес и сверху, и изнутри просветился нехорошим голубоватым огнем, а гром, как безумный, ударил в несколько цепов, будто хотел обмолотить землю. И она под ударами грозы начала испуганно крениться в безвестность. Теперь и мне стало страшно.
— Михайлик, сейчас же слазь! — уже внизу откликнулась Люба слезами.
И только я, обдирая ноги, скатился с липы, как на землю стеной обрушился ливень. Сразу невидимым стал лес, только стон его охватывал, зажимал и перекатывался через нас. И вот молния попала в сердцевину леса, и он засветился огромным фиалковым фонарем. А когда молния погасла, мы увидели другой огонь — у самого яра, заламывая руки, горело искалеченное дерево.
— Михайлик, нам надо спрятаться.
— Куда же мы спрячемся?
— Я знаю такое дупло в дубе — большое–большое. Там мы оба поместимся, — сказала Люба, вытирая уже мокрое лицо.
И я, пустая голова, даже не подумал, что беда могла стрястись с тем дубом, и побежал за Любой. Платок спал ей на плечи, вокруг ее головы, стекая ручьями, затанцевали косы и ленты, а девочка изрывала в клочья сизый подол дождя, исчезала в нем и снова появлялась, как тень. Гром бросал ее на землю, она падала, привставала и бежала вперед.
— Так и голос можно потерять, — хотел я пошутить, но Люба и ухом не повела.
Мы встревоженно метались между громами и молниями, а дождь, как хотел, стирал и выполаскивал нас.
— Вот здесь! — девочка вдруг остановилась перед старым ветвистым дубом. У его корня темнела неровная припаленная пропасть.
«Дуб, дуб, кто тебе душу выел? — в мыслях спросил я дерево и сам ответил: — Лета мне выели сердцевину и душу».
И вопрос, и ответ мне очень понравились, я хотел было загордиться, но передумал — несомненно, это где–то вычитал такое.
— Михайлик, сюда лезь!
Я вошел в дупло, как в каморку. Здесь было темно и почти сухо. Люба успела уже вытереться, выкрутить платок и немного успокоиться. И вот снова, как из пушки, грохнул гром, дуб заскрипел всеми своими косточками, и мавка обеими руками вцепилась в меня, а спустя время, сама себя успокаивая, спросила:
— Правда же, здесь не так страшно?
— Конечно, — ответил я, совсем забыв, как опасно в грозу соседствовать с большим деревом. Оно скрипело и стонало, обрушивая на землю потоки дождя, а на нас крошки своей истлевшей сердцевины.
— Михайлик, может, ты сказку расскажешь?
— Но от нее тебе еще страшнее будет.
— И это правда, — вздохнула девочка, притихла на какое–то время и вдруг перепугано ахнула.
— Ты чего?
— Ой Михайлик, я совсем забыла за куропатку! Что теперь будет с ней, с ее детками?
— А что должно быть с ними?
— Ты ничего не знаешь! У нее только–только вылупились детки, они совсем беспомощные. Это же вода потопит всех. Бежим спасать их. Все равно мокрее, чем есть, не будем. — И Люба первой выскочила из дупла, съежилась, глянула поверх деревьев и облегченно вздохнула: — О, уже небо просветляется. Бежим.
— И что это у тебя за куропатка?
— Я ее на опушке в зарослях терна увидела, когда она как раз сидела на яйцах. И я ее немного приручила к себе. Ой, только бы же не затопило ее деток.