К этому времени у нее, как выяснилось, уже «закончились батарейки», помогавшие держать лицо, и женщина, опустив взгляд, сообщила, что хотела бы подняться «к себе» и лечь спать. Я в это, естественно, не поверил, поэтому вложил в ее руки нераспечатанные упаковки с двумя банными полотенцами и простыней, найденные в шкафу личной спальни Юдина, развернул Кольцову к себе спиной и легонечко подтолкнул в нужном направлении.
— Ты тиран… — абсолютно без души «пошутила» она, но, сделав два шага, остановилась и повернулась ко мне: — Ты прав: мне действительно стоит хоть немного расслабиться. Но я все, сдулась. Поэтому, вероятнее всего, рухну на диван в комнате отдыха и продолжу себя накручивать. Может, составишь мне компанию и загонишь в парилку хотя бы раза три?
Я молча кивнул, ввалился в баню следом за ней и постоял лицом к стене, пока Ольга раздевалась, разувалась и заворачивалась в простыню. Потом в темпе сделал то же самое и отправился греться. Целая керосиновая лампа в бане была одна-единственная и моими стараниями светила в комнате отдыха. А в душевой и парилке было темно. Но с сумеречным зрением — или, если по-местному, то с ночным взором — увидеть, что Кольцова скромненько легла на боковую часть верхней полки, проблем не составило. Поэтому я застелил полотенцем центральную, завалился на спину, закинул левую руку за голову, закрыл глаза и услышал вопрос, которого ждал целый день:
— Почему ты до сих пор не ушел? Боишься, что я наложу на себя руки или сотворю еще какую-нибудь глупость?
Врать не хотелось, поэтому я сказал правду:
— Б-боюсь, ч-что мо-о-орально с-сло-омаешься.
— Правильно боишься… — неожиданно призналась она. — Я балансирую на самой грани. В основном, из-за того, что последние четыре года жила одной Инной, а теперь, когда ее не стало, мое существование потеряло всякий смысл.
— Я п-пришел в се-ебя в на-ачале се-е-ентября о-очень глу-убоко в Пя-атне… — вздохнул я и продолжил делиться «уже подтвержденной» начальной частью придуманной легенды: — По-омнил то-олько с-сво-ое и-имя и ка-акие-то о-обрывки из п-про-ошлого. С-сда-аваться не-е в мо-оем ха-а-арактере, по-оэтому я-а до-обрался д-до н-населенных ме-ест, на-ачал и-искать с-с-семью, е-е-если о-она у м-меня, ко-конечно, е-еще е-есть, и за-арабатывать н-на жи-изнь. Б-благо, у-у-умения ни-икуда н-не д-д-делись…
Она услышала «самое главное»:
— Получается, что ты тоже один-одинешенек?
— Д-да.
— И… чем ты выключаешь голову, когда становится совсем плохо?
— Т-т-тренировками н-на и-и-износ.
— Мой любимый способ… — криво усмехнулась она и приоткрылась еще немного: — Наши с Инной родители погибли случайно, во время межродовой войны Вельяминовых и Перфильевых. Оказались не в том время и не в том месте, попали под площадное умение Одаренного третьего ранга и умерли вместе еще с тремя десятками ни в чем не повинных простолюдинов. Да, нам с сестрой выплатили «компенсацию», позволившую прикупить четыре самые дешевые Искры у знакомого добытчика, но родителей это не вернуло. Тогда Инне было всего тринадцать, и я, кое-как оклемавшись после обретения первых умений, начала исступленно тренироваться. Убивалась практически все время, свободное от работы на ферме, и уже через год смогла устроиться в небольшую частную военную компанию. Доходы увеличились втрое, и я стала откладывать деньги на учебу сестры — она мечтала стать стилистом, а в тот момент нам были не по карману даже самые дешевые курсы. Не забросила тренировки и потом, так что сделала два небольших шажка по карьерной лестнице, смогла выбирать, на каких объектах дежурить, и, в конечном итоге, оплатила очень хорошие курсы в Николаеве. Занятия должны были начаться пятого января, но Инна на них уже не попадет…
Тут по лицу Ольги покатились слезы, но она этого, кажется, не заметила: рассказала, как ее сестренка радовалась «столь сумасшедшей» возможности, как готовилась к учебе, целыми днями штудируя материалы, найденные в Сети, как нарабатывала навыки на подружках и как благодарила старшую сестру за подаренный шанс выбиться в люди. Потом вспомнила о Юдине, ухнула в недавнее прошлое и почему-то решила, что я, помогавший ей его… хм… наказывать, тоже должен пребывать на грани срыва!
Испугалась — не передать словами. Причем по-настоящему, а не для вида. Но я прервал ее монолог, густо замешанный на извинениях, фразой из трех слов: