И теперь маленькая Мари в сопровождении двух констеблей стояла на заснеженном крыльце усадьбы Дроссельмейера, а до Рождества оставалось всего ничего. Что же теперь будет?
– Ужасная трагедия, просто ужасная, – говорил Дроссельмейер полисменам. – Но я не вполне понимаю. Родители девочки оставили её мне? Назначили меня опекуном?
– Ну, не совсем, – отозвался один из констеблей, приземистый толстячок, шумно сопя: нос его покраснел на холоде. – Просто ваше имя упоминается в их счетоводных книгах чуть ли не на каждой странице: сплошь Дроссельмейер да Дроссельмейер. Только книги и уцелели при пожаре, да вот ещё девчушка.
– Других зацепок у нас почитай что и не было, – подхватил второй констебль, высоченный, с тёмными усищами под стать чёрной фуражке. Он оглянулся на Мари, и девочка зарылась лицом в волосы куклы.
– Расскажи-ка ему всё то, что рассказывала нам, – велел высокий. Мари подняла глаза. Дыхание её клубилось над кукольной головой облачками белого пара. – Не бойся, – сказал констебль уже мягче. – Расскажи, что говорили тебе родители насчёт этих книг.
Мари сглотнула.
– Мама с папой сказали, что эти книги очень важные, – еле слышно прошептала она. – Когда мастерская загорелась, мы все выбежали наружу. Папа отдал мне книги. Велел сберечь их для господина Дроссельмейера. А потом мама с папой снова кинулись в дом: они пытались потушить пожар. – Девочка не стала рассказывать, как ещё до приезда пожарных обрушилась крыша и погребла под собой её родителей.
– Родственников у неё нет, – объяснил высокий полицейский. – Её родители, по-видимому, жили очень замкнуто, и почти всё их добро погибло в огне. Но девочка упомянула о том, что вы их знали, и, учитывая ваше... гм... положение, мы решили, что стоит проверить...
– ...не возьму ли я её на своё попечение? – уточнил Дроссельмейер.
– Кхм... да. – Полисмен откашлялся. – Мы бы с вами ещё раньше связались. Но ваш камердинер сообщил, что вы уехали в экспедицию до самого Рождества.
– Ужасно, просто ужасно, – снова пробормотал Дроссельмейер скрипучим голосом. – Такая трагедия! Я много лет пользовался услугами их мастерской. – Старик полистал счетоводную книгу. – Мастер, бывало, говорил, что только благодаря таким заказчикам, как я, которые ценят красоту старых механизмов, его мастерская и продолжает работать в нынешнем изменчивом мире.
– То есть вы были близкими друзьями? – гнул своё высокий констебль.
– Да, можно сказать и так, – отозвался Дроссельмейер. – Родители девочки были куда более сведущи в своём деле, нежели большинство их собратьев по профессии. И только у них в мастерской – в одном-единственном месте во всём Лондоне – продавались инструменты, необходимые для моих изобретений.
– Ах, значит, вы изобретатель? – хихикнул краснощёкий полисмен. – И что же вы там такое создаёте в стенах своего замка? Какого-нибудь монстра под стать Виктору Франкенштейну?
Дроссельмейер недовольно покосился на него:
– Я действительно был очень привязан к родителям Мари. Я даже работал вместе с её отцом над несколькими общими проектами. Но ребёнок... мне никогда даже в голову не приходило... У неё в самом деле никого больше нет?
Мари с интересом прислушивалась к разговору. Дроссельмейер устремил на неё единственный, не закрытый повязкой глаз, и девочка уткнулась лицом в сумку и ещё крепче прижала к себе куклу.
– А что с ней будет, – спросил Дроссельмейер, – если родственники так и не отыщутся?
– О «если» речи не идёт, – шмыгнул носом краснощёкий констебль. – Мы уже всё перепробовали и всё обыскали. Ей прямая дорога в приют.
– Говорите тише, – укорил Дроссельмейер. – Она же не глухая.
– Да какая разница, – отозвался высокий констебль, чуть понизив голос. – Реджинальд прав. Вы были нашей последней зацепкой. Скотленд-Ярд больше не может её содержать. Мы сдадим её в приют ещё до ночи. – Он оглянулся на Мари и вздохнул. – Жалко, конечно. Терпеть не могу такого рода задания в это время года. Грустно, ужасно грустно. – Он поманил Мари рукой: – Пойдём, детка. Полезай-ка обратно в карету.
Плечи девочки поникли. Что такое сиротский приют, она не знала, но, судя по выражению лиц полисменов, наверняка ничего хорошего её там не ждёт. Она побрела назад по глубокому хрусткому снегу; ботиночки её разъезжались на обледеневшей дорожке. Проходя мимо Дроссельмейера, она поскользнулась и упала прямо в сугроб. Мороз пробирал насквозь даже сквозь плотные чулочки.