Вон там, за развалинами, полегла Майкопская бригада; а в том, покорёженном авиаударом, доме, на третьем этаже сегодня сапёры обнаружили «лёжку» снайпера. И сняли две мастерски замаскированные растяжки, когда обрабатывали подходы к лестнице, ведущей наверх. Кто-то из «духов», видимо, готовил себе удобную позицию для обстрела блокпоста. Сапёры обещали на днях рвануть эту чёртову лестницу, чтобы никто не смог пробраться на верхние этажи. Вчера на рынке среди бела дня выстрелами в спину «чехи» завалили трех зазевавшихся «федералов». Опустив голову, Гурнов, лениво сплюнул в грязь, усеянную окурками и шелухой от семечек. На коленях у него покоился автомат. Потёртая разгрузка была туго набита рожками. Шёл 68-й день треклятой командировки. Осталось ещё двадцать два дня томительного ожидания. Двадцать два дня неизвестности, двадцать два дня тревоги, двадцать два дня адского напряжения… Это была уже третья его командировка в Чечню. Чесалась давно немытая голова, позуживала спина: тело тосковало по баньке. Эх, сейчас бы горяченького парку, да берёзовый веничек…
— Дядь, даш закурить, а? — вдруг раздалось со стороны шлагбаума, прервав его невесёлые думы. Гурнов повернул голову. Какой-то настырный шкет, лет двенадцати, настойчиво канючил у сержанта Егорова курево.
— Эй, пацан! Иди сюда! — окликнул его старший лейтенант. Шкет подошёл, под его рваными, огромными не по размеру, десантными ботинками смачно чавкала весенняя грязь. У замурзанной куртки были подвёрнуты обтрёпанные рукава. На голову напялена, видавшая виды, вязаная шапка с символикой «адидаса». Из-под неё насторожённо глядели большие темно-серые глаза. Из левого кармана куртки торчала пластиковая бутылка из-под «пепси».
— Ну, чего тебе? — бесцеремонно спросил мальчишка, нехотя подойдя к бетонным блокам и с любопытством посматривая на Г урнова.
— Мне-то, ничего! А тебе, что надо? Чего, тут забыл, молокосос?
— Курнуть бы! Сигаретки не найдётся?
— Почему не найдётся, для такого гарного хлопца всегда найдём! — сказал добродушно Гурнов, извлекая из пачки сигарету и протягивая её сопляку.
Пацан, быстро схватил сигарету грязными, с обломанными ногтями, пальцами и, подбросив её вверх, ловко поймал на лету пухлыми губами. Деловито покопавшись в кармане, достал зеленую зажигалку и, пощёлкав ею, прикурил. Гурнов, не сдержавшись, громко хмыкнул, ему было смешно и горько смотреть на пацана, который с серьёзным видом дымил как заядлый курильщик.
— Тебя как зовут, троглодит? — задал он вопрос, вытряхивая из пачки сигарету.
— Меня-то? Санькой! А тебя?
— Сергей Андреич! Не слишком длинно? Можно, просто, Андреич! Ты где живёшь-то, клоп?
— А там! — пацан махнул засаленным рукавом куда-то в сторону Старопромысловского района. — В подвале!
— Это, ещё что за чучело? — увидев беспризорника, удивился, выглянувший наружу, заспанный снайпер Павел Савченко. — Начштаба новый пожаловал?
— Свои, Паша, свои! — отрезал хмурый Гурнов, разминая пальцами сигарету и тоже закуривая.
— С рынка видать идёшь?
— Откуда ж ещё!
— Что там интересного? Чего там делал-то, если не секрет? Торговал, что ли?
— Смеёшься? Чем, блин, торговать? Дырками, на жопе!
— А хоть бы и так! — усмехнулся Гурнов.
— Вот, бутылку с «пепсой» у тётки слямзил! — Санька гордо похлопал по отопыренному карману.
— Родители-то чем занимаются? — полюбопытствовал старший лейтенант.
— Нету, их у меня!
— Как это, нет предков? Куда подевались?
— Отец пропал! А мамку убили с бабушкой!
— Значит, ты совсем один?
— Скажешь тоже, один? Нас в подвале много! Баба Тоня, тётя Вера, старик Михалыч, Дадаевы! Мурад ещё!
— Что, и больше никого из родных у тебя нет?
— Когда я ещё маленьким был, приезжал дядя Володя. Мамин брат. Но это было давно. Я его почти не помню!
— А где он живёт, знаешь?
— Не! Не помню! Откуда-то издалека приезжал. Кажется, из Сыктывара, что ли!
— Из Сыктывкара, говоришь? — поправил мальчишку Гурнов. — Да, это не близко. В школу-то, ты хоть ходил?
— Да, во второй класс! Потом война началась.
— Учиться тебе надо, парень! Учиться! Выбираться отсюда, из этого дерьма, с этого кладбища. Родственников искать. Иначе, парень, загнёшься, пропадёшь здесь совсем.
— Я, пропаду? А это, видел! — Санька изобразил руками красноречивый жест и сделал не всякий случай шаг назад.
Гурнов закашлялся от смеха.
— Ну, ладно, ладно! Не пропадёшь! Верю! Парень ты, я вижу ушлый, такие не пропадают!
— То-то же, а то пропадёшь, пропадёшь, — миролюбиво продолжал пацан.
— Санек, а кем мечтаешь стать, когда вырастешь? Небось, лётчиком или моряком?
— Не, только не лётчиком. Ненавижу их, гадов! — серые глаза мальчишки потемнели, губы сжались. — Шофёром буду! Как папка!
— А почему шофёром-то? Быструю езду любишь?
— Ага! Едешь, все мелькает. Здорово!
— Да, шофёром быть хорошо. Только не здесь, — глубоко затягиваясь, Гурнов, погруженный в себя, задумчиво смотрел куда-то мимо пацана.
— Андреич! На связь! — позвал кто-то из-за бетонных блоков. Омоновец поднялся, сильным щелчком отправил окурок в лужу.
— Будет время, заходи! Может, придумаем что-нибудь насчёт тебя! — уже на ходу бросил он, исчезая в проёме укрытия.
— Андреич! Вставай! К тебе тут целая делегация пожаловала! — прапорщик Малахов настойчиво расталкивал спящего Гурнова.