— Он, что у тебя художник?
— Да, он был профессиональным художником. Окончил Художественную Академию с отличием, мама очень гордилась им. Учился в мастерской самого Ильи Глазунова.
— А почему ты говоришь в прошедшем времени, был?
— Он умер. Два года назад. Ему было двадцать три, когда его убили. Пьяные отморозки к нему в парке пристали, денег на бутылку у них не хватало. Черепно-мозговая травма. Неделю в коме находился.
— Прости, я не знала. Замечательные работы. Особенно пейзажи.
— Их он в Лондоне рисовал, когда ездил туда с любимой девушкой.
— Чувствуется, с любовью выполнены. Это её портреты?
— Ага. Она тоже художник, художник-реставратор. В Питере работала в Русском музее.
— Красивая.
— Была.
— Почему была? Тоже погибла?
— Да, нет. Пьёт сильно. У них ведь свадьба должна была через месяц быть. А тут такое случилось. Лечили, кодировали, ничего не помогает.
— Несчастная девушка.
Миша отодвинул стекло серванта и достал из-за него цветную фотокарточку.
— Вот последняя их фотография.
На снимке были изображены смеющиеся, стоящие в обнимку, длиноволосый парень и знакомая уже девушка, оба в потёртых светло-синих джинсах с этюдниками через плечо. За ними виднелся Вестминстерский Мост и часть знаменитого «Биг Бена».
— Симпатичная была пара.
— Да, — грустно сказал Миша, водворяя фото на место.
— А хохлому кто собирает? — Лика кивнула на коллекцию хохломы, которой были забиты все полки на стеллаже и в стенке.
— Это матушка ещё с 60-ти десятых начала увлекаться всякими народными промыслами, хохломой, жостовской росписью. Бзик у неё на эти штучки, хорошо чайники не собирает, а то полные кранты. У неё подружка, Раиса Ивановна, самоварами, чашками и чайниками весь дом забила до отказа, ступить уже не где. Собирается музей чаепития открыть.
— А у тебя какое хобби, если не секрет? Я вижу в вашей семье у всех какое-то увлечение.
— Почему у всех? У Катьки, например, никаких. Её ни рисовать, ни на фортепиано играть не заставишь. А у меня гитара, песни, стихи.
— Интересно было бы послушать.
— Лика, сейчас уже довольно поздно. Соседи разворчатся. А завтра обязательно сыграю. Я постелю тебе у матери в комнате, так что не волнуйся. Там тебе будет хорошо. Дом у нас тихий, приведений не водится.
Он лежал в темноте, закинув руки за голову, уставившись в потолок. Спать не хотелось. Восторг переполнял его, он был на седьмом небе от счастья, что рядом за стеной находится любимый человек.
Вдруг он услышал чуть слышные приближающиеся шаги.
— Можно я с тобой, — послышался её шопот. Он не успел ничего ответить, она, приподняв одеяло, легла рядом, прильнув горячим телом к нему…
Благодаря абсолютному слуху он рано научился играть на гитаре, слушая как в подворотне поёт блатные песни дворовая шпана. Подошла пора, блатняк сменила лирика Визбора, Дольского, Никитиных. В выпускном классе увлёкся стихами поэтов Серебряного века. Он наизусть знал многие произведения Анны Ахматовой, Осипа Мандельштама, Александра Блока, Сергея Есенина… Чуть позже, после фильма «Ирония судьбы», открыл для себя Бэллу Ахмадуллину …
Парнишку из соседнего дома, с которым учился его двоюродный брат Паша, и которого он хорошо знал, привезли из Афганистана в цинковом гробу за два месяца до вывода войск. На похороны собрался весь квартал. Это печальное событие тогда оставило глубокий след в ребячей душе. Вечером, сидя в полумраке в своей комнатке, десятилетний Миша, тихо бренча на гитаре, сочинил песню про пацанов, воюющих в далёком Афгане:
На перроне находилось несколько команд призывников, которых отправляли к месту будущей службы. Команда, в которую попал Тихонов состояла из двадцати четырех человек. Командовал ими огненно-рыжий молодой капитан внутренних войск. Стоящий перед плацкартным вагоном старший сержант со шкодливыми глазами, открыв папку, по списку выкрикивал фамилии новобранцев. Среди них оказался и его хороший знакомый, Алёшка Квасов, пацан из параллельного класса. Весельчак, балагур и двоешник отпетый. Несколько лет он успешно косил от армии. То ногу сломал, то баптистом прикидывался, то головой стукнулся, то веса не хватало.
Поезд тронулся. Устроившись на боковом сидении и прильнув к пыльному стеклу, как и остальные пацаны, Миша видел, как медленно уплывают назад заплаканные лица матери и сестрёнки, за их спинами физиономии, машущих руками, грустно улыбающихся друзей. Лики на перроне не было. Он просил её не приходить его провожать.