— Кречет! Нужна конкретная помощь! Поднимай летунов! Приём!
— Стрела! Где я тебе возьму летунов! Бля! Непогода!
— Кречет! Надо срочно забрать трехсотых! Приём!
В наушниках раздался хриплый голос боевика:
— Командир, отводи пацанов! Пожалей их матерей! Хамид, тебя просит! Приём!
— Да, пошёл ты в жопу!
— Ай, не хорошо говориш, командир! Ой, пожалееш!
Наступило затишье. Бойцы лежали и ждали очередной атаки. Стали усиленно окапываться, слышно звяканье лопаток о грунт. Коренев перебегал от одного окопчика к другому, оказывая необходимую помощь раненым.
— Хорошо, что связь есть, а то бы полный п…дец! — сказал рядовой Садыков, нервно набивая пустые «рожки» патронами.
— "Батя" открытым текстом кроет: «Гибнем, бля!» — отозвался пулемётчик Серёга Поляков, смахивая потрёпанной рукавицей с оружия сырой снег.
— А что нам передавать, скажи? Что? Что у нас заморосил мелкий дождик, что ли?
— Читал как-то в одном из старых журналов. У моей бабки много всяких подшивок. Хранит для истории. Есть даже здоровенный журнал тридцатых годов, как простынь, «СССР на стройке». Так, вот! Осваивали Север! Всякие Шмидты! Папанины! И был такой известный полярник — радист Кренкель. Когда им на зимовке стало совсем херово! Все поголовно заболели цингой! Он передал на Большую Землю такой текст, мол, все так замечательно, что дальше не куда, вот только подставки оборудования подвержены коррозии и что, мол скоро оборудованию полный п…дец! Вот такую радиограмму послал. Ну, на материке сразу поняли, что им кранты, естественно, закопошились и выслали на спасение зимовщиков ледокол! «Красин», кажется, назывался. Спасли мужиков!
— Кто бы о нас покопошился! Бляди!
— Сидят в штабе и в ус не дуют, пидоры!
— Какого хера там думают? — Димка Коротков, поднёс к потрескавшимся губам фляжку. — Что мы тут пупки греем под солнцем!
— Почему не думают? Думают. Ведь прорываетя к нам кто-то. Слышал, отчаянная бойня в стороне была. Ведь никто не ожидал, что вся эта сволота повалит в сторону перевала. На минных полях только, сколько их, скотов, полегло. До еб…ной матери! И в плен до хера взяли! Ну и успокоились наши лихие командиры.
— Серёга, да меня совершенно не еб…т, кто там успокоился! Выходит, что из-за какого-то говнюка, который там в штабе успокоился и «железку» сейчас обмывает, мы тут должны кровью харкать! Бляди!
— Димыч! Туман ведь непроглядный. Какие могут быть вертушки, сам посуди. На двадцать метров ни хера не видно. Какой мудак полетит? Леваневский? Чкалов? Еб…тых нет! Да и куда будет долбить «нурсами»? По нам? Нет, не надо, спасибо! Был я уже в этом дерьме по уши, когда свои утюжили! Не надо!
— Эх, градом бы, всю эту нечисть, за раз!
— Размечтался!
— Похоже, кранты нам! Как там, у Мишки Тихонова в песне поётся: «Девятнадцать лет много или мало. В кармане девичий привет, но не будет весеннего бала…»
— Дим, думаешь, нам — полный п…дец!
— Уверен! Чудес на свете не бывает, старик! Весеннего бала уж точно не будет!
За его спиной раненый Пашка Фомин, держа в мелко дрожащей руке маленький бумажный триптих, шептал губами:
— …вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны, и спаси, Блаже, души наша…
Анохин, воспользовавшись короткой передышкой, возникшей во время боя, собрал офицеров.
— Вахи обещают дать нам коридор. Чтобы мы убрались с их пути. Они пробиваются на Ведено. Там родина Шамиля. Там ему и родные стены будут помогать. По моим расчётам подмога будет только завтра! Не раньше! Колонну, что шла на выручку, заблокировали! Мы можем рассчитывать только на себя! Вот такой расклад, мужики!
— Уйти мы не можем! До хера раненых! Да и абреки нам так просто уйти не дадут! Знаю, этих сволочей! — отозвался Бакатин.
— Тяжелораненых много, — вставил старший лейтенант Каретников. — С патронами, совсем паршиво!
— Да, боеприпасы надо экономить. Впустую не стрелять. Бить сволочь только наверняка!
— Одним словом, финита ля комедия, — сказал помрачневший капитан Розанов, отшвыривая в сторону «бычок».
— Что ты сказал?
— Да это я так, к слову! — отмахнулся он от лейтенанта Травина.
Анохин снова у рации.
— Седьмой! Седьмой! Я — Стрела! Я — Стрела!
— Седьмой на связи! Приём!
— Седьмой, давай огневую поддержку! Мы окружены! Не могу поднять головы! До хера раненых! Сделайте хоть что-нибудь, черт возьми! Приём!
— У меня приказ!
— Да мне насрать на твой приказ! Это не просто п…деж! Огня давай! Вашу мать! Заснули там, что ли! Приём!
Анохин вытер ладонью посеревшее лицо, глаза лихорадочно блестели.
— Жалкие пидоры! — выругался в сердцах он.
— Командир, это я — Хамид! Помощи не жди, никто не придёт к тебе! — вновь забубнила рация.
— Заткнись! Сволочь!
— Командир, ты же умный мужик, подумай о пацанах. Забирай их и уходи с дороги. Слово джигита, что не трону ни тебя, ни твоих сопляков!
Багровый от ярости Анохин сунул наушники в руки Ткаченко:
— Держи! Ни на минуту не прекращай просить помощь! Коренев! Коренев! Сколько раненых?
Недовольный Хамид в укрытии сердито кричал на своих командиров:
— Ахмед, ты джигит или баба? Кто против тебя воюет? Мальчишки! От силы рота сопляков! Мы должны убрать этих неверных собак с дороги!
— Эмир, они хорошо укрепились! Мы несём большие потери! — глухо отозвался один из полевых командиров.
— Кто? Когда укрепился? Ты, что несёшь, Аслан? Твои люди стреляют как женщины. Ты должен русских собак долбить из миномётов до тех пор, пока там не запросят пощады.