Пыльная дорога. Рота на марше. Бегут по жаре, обливаясь потом, в полной боевой выкладке молодые солдаты.
— Не отставать! Живее! Не солдаты, а сонные мухи! Подтянись! Бахметьев, дыши глубже! — старший сержант подгоняет отставших.
— Не могу, товарищ старший сержант!
— Нет такого слова «не могу». Есть слово «надо»! Почему другие могут? Давай, Бахметьев! — хрипло кричит, бегущий рядом с солдатом, капитан Кашин.
— Давай, мужики, еще немного осталось! Последний рывок!
Наконец-то показалась зеленая рощица со сторожевой вышкой стрельбища. Добежав до нее, солдаты в изнеможении в насквозь сырых от пота гимнастерках повалились на траву. Кто курит. Кто жадно прикладывается к фляжке, кто просто лежит и смотрит в небо, кто уже забылся в полудреме, закрыв глаза. Почти ни кто не разговаривал. Все смертельно устали. Отовсюду слышался веселый птичий щебет и неугомонное стрекотание кузнечиков.
После получасового перекура по приказу капитана Кашина старший сержант поднял солдат. Начались стрельбы. Ромка и остальные со стороны наблюдали, как стреляет первый взвод.
Особенно всех удивил Коля Сайкин: вместо коротких очередей, он шарахнул по мишеням одной длинной, даже ствол у автомата задрался вверх. Наверное, весь рожок опустошил.
— Рядовой Самурский!
— Я!
— На огневой рубеж!
Ромка выбежал на позицию, улегся за бетонным столбушком. В конце поля перед высоким насыпным валом маячили четыре стоячие черные мишени, а чуть ближе, в стороне от них, на бруствере — ряд банок из-под пива, по которым ради забавы одиночными постреливал капитан Кашин, стоящий в стороне.
Ромка Самурский с чуть отросшими светлыми волосами был похож на торчащий из-за столбика одуванчик. По команде сержанта он короткими очередями уложил все мишени. И без приказа шарахнул по ряду банок, которые под пулями разлетелись в разные стороны. У всех вытянутые удивленные лица. Капитан в восхищении присвистнул и сдвинул кепку на затылок.
— Ну, дает! Молодец! Учитесь, горе-стрелки у своего товарища!
— Как фамилия? — поинтересовался капитан.
— Самурский, товарищ капитан!
— Напомнишь мне о нем, — сказал Кашин, обернувшись к старшему сержанту.
— Учиться парня пошлем в учебку. Мировой снайпер из него может получиться.
Со стрельбища возвращались на машине под брезентовым верхом. Усталые, запыленные, но довольные, полные впечатлений.
Казарма. Вечером все заняты своими делами: кто подшивает подворотничок, кто читает книгу, кто письма из дома, кто тихо бренчит на гитаре, кто пишет письма родным. Ромка Самурский тоже пишет.
Мать Ромки в волнении вскрыла письмо от сына, рядом его бабушка и сестренка Катя.
«Здравствуйте, мои дорогие! Получил сразу три ваших письма. Все вы за меня переживаете и напрасно. Все у меня хорошо. Первое время было тяжело. Первого ходили на стрельбище. Это 18 км в одну сторону. Все сдал на «5». Вернулись со стрельбища уставшие, грязные, и мне сразу три письма! Обалдеть можно! Читал два дня. Я вас всех очень люблю. Часто о вас вспоминаю. Писать мне часто не надо, а то не удобно перед пацанами. Кому-то вообще ни одного письма не было, а у меня целая стопка. И выбрасывать жалко, а хранить не больше четырех только можно…»
— Слава богу, что ему нравится служба. В начале всегда нелегко, с непривычки. Ничего обвыкнется. Он у нас мальчишка самостоятельный. Есть в кого, — откликнулась бабушка и вздохнула.
Территория «учебки». Офицер привез группу солдат из части учиться на кинологов, радистов, снайперов, командиров БТРов. Солдаты в ожидании командира курили во дворе, сидя на скамейках перед закопанным в землю колесом от «Урала», в который была вставлена урна. А в это время в кабинете начальника «учебки» накалялись страсти. Начальник ругался на чем свет стоит.
— Ну, нет у меня мест! Ты понимаешь? Ну, нет! — кричал красный как рак майор. — Я, что — резиновый? Где я тебе их возьму!
— Сколько нам по разнарядке спустили, мы столько и привезли! — твердил возмущенный капитан Кашин. — Меня не трясет, куда подевались места! Не хрен было блатных из местных набирать!
— Я тебе русским языком говорю! Нет у меня мест! Я что, тебе, рожу? Не возьму я их!