Таня: Пусть бы отстал от меня.
Жена: Чтоб пристал мой муж. Да, он мне немножко муж, то есть был мужем.
Таня (смеется): Как темно!
Жена: И очень хочет быть мужем, и ежедневно хочет, и надоел.
Таня: Скоро они придут.
Жена: И опять начнутся приставанья.
Таня (отходит от окна, зажигает свечу): Как, ведь он сейчас занят другим… он мне говорил о Балане.
Жена (глядит на нее улыбаясь): Уже бросил. Разве ты не видишь? Уже вчера сидел, уставив на меня глаза – в рот, как будто и зубы его, и язык его, и мысли, и вот вытащит одно за другим. Касался руками плечей, норовил обнять, что же, придется уступить.
Таня (ставит палец на огонь свечи): За несчастья плачу. А тот меня убеждает, надоедает с пеной у рта, что стоит напиться, оторваться, и станет как бочка без дна, что будет, а может, закрывши глаза, заменит, при этом ревет. А он бы рад забыть, напиться, чтоб утопить, и тянется, и тянется. (Она хватает пальцами пламя, отнимает их от огня со стоном.) Нет, это слишком безнадежно для тщеславия. Он ведь меня почитает как собака палку, то есть хозяйскую палку. Но теперь довольно. Это первый встречный на глазах. Он получит нечаянно.
Жена: Что ты хочешь сделать?
Таня: Пусть захлебнется слюной.
Жена: У меня на ладонях следы ногтей. (Глядит на руки и прижимает их к стеклам, скрипнув зубами.)
Обе молчат.
Жена: Кто-то идет.
Таня: Где?
Приходят четверо. Кричат:
– Дайте свечей! Что за потемки! – В доме забегали. – Тащите стол на веранду!
Жена: Где вы пропадали?
Первый: Вот мы и дома с дамами. Разрешите представить соседа. Он сказал нам такую грязную речь, что мы пили, а чертям тошно стало.
Дядя: И ему (показывает на племянника) тоже.
Первый: Но сам он чист как стеклышко.
Второй: Как целая бутылка.
Таня: Из него несет как из бочки.
Дядя (подталкивая племянника): А из него как из погреба. (Жене.) Грозил повеситься (берет ее за руку.)
Жена (вырываясь): Не жми, пусти.
Дядя (таща ее к свету): Ой, прости, дай (хочет поцеловать руку).
Племянник: Таня!
Таня: Что?
Племянник: Я решил уехать.
Таня: Слышала. Как кузькина мать собиралась помирать.
Племянник (смеясь): Ну, теперь я уеду. Вы увидите. (Берет ее за руку.)
Таня (воет): Пусти… пустите…
Племянник: Что с вами?
Таня корчится от боли и вырывает руку.
Дядя (увидев след ногтей): Что это?
Племянник: Что с пальцем, милая, тебе больно? Он красный!
Второй: Ну вот и бросили. Хозяева, где же стол? Будем ли, наконец,веселиться?
Дядя и племянник (оставляя женщин): Ну, что поделаешь! – будем.
Слуги тащат стол на веранду. Она узка, и стулья у концов стола коснулись стены и перилец.
Таня (вынося свечи): Тут ветер. Да вы все, кажется, ничего не выпили. (Племяннику.) Хоть напились бы раз в жизни.
Ветер гасит свечи.
Жена: Нельзя. Я принесу лампу.
Дядя: Мало света. Танечка, поставьте в окно побольше свечей. (Беря ее за плечи, медлит и отпускает.) Ну, идите, займитесь этим делом. А что тут кричали о пальце – перевяжите палец.
Таня уходит. Слуги ставят за окном пятнадцать свечей. Все озаряется постепенно блестящим светом.
VII. Дом
Из норы выходит заяц с вечерним холодком. Он, вставши на белые ноги в траве под луной, осматривает поляну; спускается в нору проститься и танцует вокруг жены. Мягкая, с чутким носом мордочка обводит грудь и лапы. Уши стригут на шумы сверху; они ласкаются теплыми шкурками и в углу съедают вместе остатки утренней капусты. На мягкой подстилке в глубоком тепле лежат, грызя накопленные листья, краденую морковку; весело. Жена в тупичке отгребает остатки синих[7] и спускается с пищей, бережно неся живот.
А сегодня опять из норы в огород над рекой, за папшойной шелухой, гряды с круглой капустой, и, как раньше, сильный муж принесет еду. Жена ласково трогает мордой морду, доверчиво прижавшись телом. Он притащит сверху все, что встретит без охраны в оградах: упавшие яблоки, мимоходом лакомые корни и листья в тишине, из сушилки высушенные груши. О, прельстительны же вы, блага обожаемой жизни! Он вылезает из норки и, как белая тень, щурясь от смеха, несется прыжками по серой траве.