— Теперь уже не так долго, — сказал он. — Закрой дверцу, Мина.
Мина закрыла правую дверцу. Он взглянул на ручной тормоз и на малютку Билла, который безмятежно таращился на бутафорское рулевое колесо из оранжевой пластмассы, украшавшее его детское сиденье.
— Это не долго, сосунок, — шепнул Скиллиман сыну.
Когда они входили через стеклянную дверь магазина, продавец закричал им:
— Ваша машина? Сэр, ваша машина?
— В чем дело? — Скиллиман притворился, что не понимает его.
— Ваш «меркурий»! — пронзительно завопил продавец.
Красный «меркурий» катился с пригорка — поставленный на нейтральную передачу — плавно ниспадающей кривой вниз по боковой улочке, торопясь влиться в поток движения на Пассейк-бульваре. «Додж» врезался справа в его переднюю часть и начал забираться на капот. «Корвейр», который шел следом за «доджем», свернул в сторону и сзади ударился в «меркурий», который стал складываться наподобие аккордеона.
Скиллиман, стоя снаружи холла мороженицы, сказал своей жене:
— Это более или менее то, о чем я пытался рассказать тебе.
Она спросила:
— Что?
Он ответил:
— Когда говорил о своей теории.
Конец
26И всегда, неотвратимо, происходит возврат к этому простому факту, факту смерти. О… если бы время не было таким текучим! Тогда разум мог бы овладеть им и принудить остановиться. Ангелы обнаружились бы тогда в их непреходящем облике!
Но тогда, в самый срединный миг этого Фаустова мгновения, можно было бы овладеть болью, и я желаю только одного — ускорения времени. Но оно не идет, а мечется туда и сюда, вверх и вниз, из жара в холод, а потом наступает депрессия.
Не имею понятия, сколько дней или часов прошло с тех пор, как я наскоро набросал мою сказочку для Хааста. Пишу в лазарете, я еще очень слаб.
27Наихудший момент наступил сразу же, как только я закончил «Скиллимана». Это был легкий припадок, и я понял, что такое истерика перед надвигающейся слепотой.
Я был уверен, что если ослепну, то покончу с собой. Что, кроме света, питает разум? Музыка, в лучшем случае, — всего лишь эстетический супчик. Я не Мильтон и не Джойс. Янгерманн как-то написал:
Гораздо глаз ценнее уха; Глаз видит, пользы что от уха, Помимо слуха. С большим желанием я бы добавил к этому: Если ослеп ты, то должен дать Дело ушам: Многое взять Человечьим под силу умам.Я слишком слаб, чтобы думать и что-то делать. Кажется, я ощущаю давление каждой мысли на извилины моего больного мозга. Возможно, трепанация черепа дала бы ответ!
28На прикроватном столике внушительная груда записок от Хааста. Простите, X.X., но я в них еще не заглядывал. Провожу время, изучая высокий стакан с водой, разглядывая фактуру ткани постельного белья, мечтая о солнечном свете.
Ах, сладострастие выздоровления!
29Хааст высказывает массу недовольства по поводу «Скиллимана, или Демографического взрыва». Главное — это клевета. У X.X. поистине склад ума издателя. Эти мои фантазии, за уши притянутые к некоторым неоспоримым фактам (Скиллиман женился на немецкой школьнице по имени Мина; ее мать живет в Дахау; они имеют пятерых детей), в глазах Хааста — только отягчающие мою вику обстоятельства.
(«Отягчающие?..» — повторил Хааст, словно сонное эхо.)
Вспомните, дорогой мой тюремщик, вы ведь сами напросились на этот рассказ, а моим единственным стремлением было усилить свой тезис о том, что Скиллиман — нехорошая личность. Действительно, хуже всех, кого я когда-либо знал. Он занят поисками Армагеддона. Такой безлюбовный, каков он есть, Скиллиман погрузится в самые нижние круги Дантова ада — под флегатон, ниже леса самоубийц, за кольцо колдунов, в самое сердце Антеноры.
30Визит Хааста. Он в каком-то затруднении, которое мне не понять. Он часто обрывает разговор посередине банальной фразы и просто пялит на меня глаза, словно в наступившей тишине все окружающее становится прозрачным. Что с ним происходит? Чувство вины? Нет, такие понятия пока что не для X.X. Вероятнее всего — расстройство желудка.
(Я помню, что Эйхман говорил что-то вроде: «Всю свою жизнь я чувствовал страх, но не знаю перед чем».)
В шутку я спросил его, не пошел ли и он на добровольное инфицирование Паллидином. Хотя ответ он тоже попытался превратить в шутку, я не мог не видеть, что это предположение его задело. Чуть попозже он спросил:
— А что? Я выгляжу теперь умнее, чем прежде?
— Немножко, — согласился я. — А вам хочется стать умнее?
— Нет, — ответил он. — Определенно нет.
31