— Теперь начинается обряд, — шепотом сообщил мне брат. — Сложи ладони, вот так, и ничего не говори, пока я его совершаю.
Он зажег свечу и включил музыкальную машину. Органная фуга зазвучала неожиданно глухо — видимо, потому, что стены собора были не из настоящего камня. Со свечой в руке он стал в темпе музыки подниматься на кафедру, откуда ломающимся баритоном подростка начал декламировать свой «Обряд».
— «Обряд». Часть первая. Поклонение музе. Начало — торжественная речь, сочиненная Плутонием Китсом Уайтом. Гм! Искусство! Искусство есть тщетное стремление к красоте. Оно не является даже малой частицей нашей жизни; ему так же нет места в моменты великого стресса, как и при обычных обстоятельствах. Оно сродни смерти. Его величие — это величие короля, отказавшегося от своего предназначения. Оно — средоточие всего, что есть пораженчество. Искусство не есть то, к чему следует приобщать детей, потому что… — он сделал паузу и стал сверлить меня самым мрачным взглядом, на какой был способен, — в слишком большой дозе оно способно убивать их. Искусство — это способ отсрочить наш уход, но оно не годится для начала жизни.
Мне показалось, что он закончил, и я поаплодировал, боюсь, что не слишком восторженно.
— Это совершенно не похоже на Пруста, — заверил я его. — И тем более не чувствуется влияние Джойса.
— Молчи! Это только Часть первая. Часть вторая называется «Жертва», и теперь ты должен опуститься на колени и вытянуть руки так, чтобы я мог связать их.
Я засмеялся, полагая, что брат шутит.
— На колени, ты, маленький сукин сын! — завопил он.
Не могу точно сказать, что именно я ему ответил на это странное требование, помню только, что сообщил об обнаруженном мною сходстве экспрессии его творения с романом Дж.Д.Сэлинджера.
Трудно сказать, кто из нас был виноват в возникшей драке. Плуто ринулся на меня со ступеней кафедры, как разъяренный древнескандинавский рыцарь. Он нанес удар первым. Однако я не переставая кричал «Сэлинджер!», так что у него было право заявить, что он был спровоцирован.
Плуто было тринадцать лет, а мне лишь десять; его рост достигал целых полутора метров, а мой едва перевалил за метр двадцать. Но он больше походил на девчонку, и мои три года усиленных занятий спортом почти уравнивали наши силы. Он молотил руками и ногами, производя невероятный шум, но еще до того, как я вошел в раж, стал отступать. Я ухитрился порвать его дурацкое «облачение» и залить его кровью из его благородного носа. В конце концов он признал справедливым все, что я говорил о нем, после чего мне пришлось позволить ему подняться с пола.
Он помчался прямо на электростанцию, чтобы включить сигнал тревожной связи с нашим Господином. Этого не смел делать ни один любимец питомника, потому что Господину Шрёдера не нравилось, когда его беспокоили. Меня удивило — и удивляет до сих пор, — что наказанию был подвергнут я, а не Плуто. Драку начал он.
Кровь из носа! Что такого ужасного в крови из носа?
Наказание не было страшным. В каком-то смысле едва ли это вообще было наказание. Эта акция имела целью ликвидировать у меня стремление к кровопролитию. Мне выработали условный рефлекс, который срабатывал безотказно: при виде даже крохотного сгустка крови возникает тошнота, затем начинается рвота, и я падаю в обморок. За все годы, что я оставался любимцем, мне ни разу не пришлось познакомиться с действием моего условного рефлекса, но позднее случаи предоставлялись, кровавые случаи…
Но я забегаю вперед. Всему свое время.
Глава третья,
в которой я знакомлюсь с Жюли Дарлинг и улетаю на Лебединое озеро
Я всегда считал, что моя взрослая жизнь началась в десятилетнем возрасте. До этого времени я способен восстановить в памяти лишь хронологию событий по нескольким ключевым картинам детства. Однако все на уровне предположений. Но после моего десятилетия могу вспомнить любой день в мельчайших деталях.
Наибольшее удовольствие — вспоминать среду 4 октября 2027 года. По средам, если стояла хорошая погода, Роксана вывозила нас с Плуто в сельскую местность неподалеку от купола питомника. Мы ехали по пыльным проселочным дорогам в какой-то небольшой повозке, работавшей на солнечной энергии и защищенной невидимым, но тем не менее очень надежным пузырем-экраном, настолько мощным, что даже Господа не могли пробиться сквозь него, когда он был включен. Их случайное проникновение нас не беспокоило (мы были бы только рады появлению любого Господина, который взял бы нас на Сворку), но вот Динги после убийства нашего отца три года назад стали досаждать все больше и больше. С несколькими любимцами, посетившими Землю для собственного удовольствия, они разделались так же, как с отцом, не оставив для похорон ничего, кроме пепла.
После получаса езды мы оказывались на заброшенной ферме, где продолжали наши занятия под сенью отягощенных плодами яблонь или, если была на то благосклонность Роксаны, обследовали ветхие постройки и покрытые ржавчиной механизмы. Правда, мы никогда не проникали в дом. Атмосфера присутствия Дингов держалась в нем все еще очень стойко, да и Роксана всякий раз категорически запрещала нам это.
Лишь годы спустя Роксана призналась нам в том, что мы и так знали, — это была ферма ее родителей, брошенная во время Великой разрухи 2003 года, когда экономика той части человечества, которая противилась Господству, пришла в полный упадок. Скунсы (их фамилию еще можно было разобрать на почтовом ящике) добровольно привели детей в ближайший питомник — Шрёдер. Детей приняли, но родителей прогнали, потому что к тому времени так поступали с большинством пожилых добровольцев. Господам больше не были нужны дикие любимцы (которых никогда не удавалось как следует одомашнить), так как они стали теперь выводить собственных и, как казалось нам, любимцам, справлялись с этой работой гораздо лучше, чем Человек.
Главным образом из таких, как Скунсы, отвергнутых питомниками, и составилось то общество Дингов, каким мы знаем его сегодня. Этим, несомненно, объясняется и незрелость, так присущая многим из них и даже, пусть едва заметно, Роксане, — думаю, я уже обращал на это внимание читателя.
Было далеко за полдень. Роксана, уставшая читать, лениво обмахивалась надушенным носовым платком и предавалась воспоминаниям о прошлом, рассказывая Плуто о своем сельском детстве и о том, как изменился с тех пор мир. Она говорила о пьянстве отца по вечерам в субботу и о том, как он жестоко избивал бедную мать Роксаны. Она никогда не была свидетельницей побоев, но все слышала и уверяла нас, что это было ужасно. Для нас с Плуто такие рассказы были подтверждением наших наихудших представлений о Дингах.
В тот день я, совсем недавно разбивший в кровь нос брату, был персоной нон грата, поэтому забрался на яблоню и устроился на такой высокой ветке, куда Плуто не посмел бы подняться. Там я решал в уме задачи по высшей математике, которую только что начал изучать. Внезапно появилась девочка примерно моих лет. Она висела в воздухе так близко, что я мог бы прикоснуться к ней. Вокруг ее обнаженного, бронзового от загара тела вились обрывки гелиотропа, а белокурые волосы искрились в солнечном свете, словно сами люминесцировали.
— Привет, — сказала она. — Я — Дарлинг, Жюли. Дарлинг[2]* — моя фамилия, но ты можешь звать меня просто Жюли. Хочешь поиграть со мной?
У меня отнялся язык. Я был так же шокирован ее привлекательностью (да, мне было только десять лет, но дети не бесчувственны к таким вещам, может быть, не так бесчувственны, как мы, взрослые), как и самой встречей в столь невероятных обстоятельствах.
Она приблизилась ко мне еще больше, улыбнулась (Жюли Дарлинг навсегда сохранила свою обаятельную улыбку с ямочками на щеках), и я понял — это было самоочевидно для любого хорошо воспитанного любимца, — что ее поддерживает невидимо присутствующий Господин. Создать условия антигравитации — для Господ пустяковое дело. Но внимания нашего Господина не хватало даже на то, чтобы хоть изредка позволить нам полетать.