Тостер являлся особым случаем. Он прибыл прямо из магазина товаров почтой, что объясняло, почему он проявлял больше любопытства к городской жизни, чем четверо остальных. Часто, будучи предоставлен самому себе, он раздумывал, какую модель тостера может иметь его хозяин в своей городской квартире, и втайне лелеял убеждение, что какова бы ни была модель другого тостера, этому последнему все равно не удаются превосходно поджаренные кусочки хлеба лучше, чем ему. Ни слишком темные, ни слишком бледные, а как раз коричневато-золотистые и хрустящие! Однако этим размышлением он ни с кем не делился, поскольку все они при случае испытывали болезненные сомнения по поводу своей действительной полезности. Старый Гувер мог часами напролет перебирать в уме новые модели пылесосов с низкой посадкой, с длинным гибким шлангом и одноразовыми мешками для сбора мусора. Радио сожалело о том, что не может принимать разные станции, а электрический плед считал, что нуждается в хорошей сухой чистке. Настольная лампа, в свою очередь, никогда не могла глянуть на лампочку в сто ватт без чувства острой зависти.
Но тостер, в отличие от остальных, был собой доволен. Хотя он и знал из журналов, что существуют модели тостеров, вмещающих сразу по четыре куска хлеба, но не думал, что его хозяин, который жил один и, похоже, не имел много друзей, мог бы пользоваться таким прибором «на много персон». В поджаренных гренках ценится не количество, но качество: таково было кредо тостера.
Логичным выглядело бы предположение о том, что эти приборы, живущие в комфортабельном доме, окруженном величественным пышным лесом, не имели никаких причин для жалоб и тревоги. Но, увы, это не так. Все они были несчастны и страдали, находясь в затруднении по поводу того, что им нужно делать… поскольку эти пять бедных электробытовых приборов были заброшены.
— И самое тяжелое, — заявляло радио, — что мы не знаем, по какой причине.
— Хуже всего, — нагнетала настольная лампа, — оставаться таким образом в темноте, без объяснений, не зная, что могло произойти с хозяином.
— Два года, — вздыхал электрический плед, — как он, до этого живой и веселый, погрузился в меланхолию.
— Скорее, два года с половиной, — уточнило радио, обладавшее обостренным чувством времени. — Хозяин оставил нас 25 сентября 1973 года, а сейчас 8 марта 1976. Получается два года, пять месяцев и тринадцать дней.
— Как думаете, он знал, что не вернется, когда уезжал? — спросил тостер, раскрывая тайный страх, который никто из них не осмеливался выразить вслух. — Знал, что покидает нас… и не решился сказать? Такое возможно?
— Нет, — заявил старый верный Гувер, — это немыслимо. Я могу утверждать, не боясь ошибиться, наш хозяин никогда бы не бросил дом, полный исправных приборов, чтобы им ржа… ржаветь!
Плед, лампа и радио поспешили согласиться. Хозяин ни разу не поступал с ними с такой бесцеремонностью. Что-то должно было произойти… какой-то инцидент, непредвиденное обстоятельство.
— В таком случае, — сказал тостер, — нам остается лишь проявить терпение и действовать так, словно ничего необычного не произошло. Я убежден, что именно этого ожидает от нас хозяин.
Они так и делали. Каждый день этой весны и этого лета они выполняли свою обычную работу. Радио включалось ровно в семь тридцать каждое утро, и пока оно передавало бодрую музыку, тостер, не располагая настоящим хлебом, представлял, что поджаривает две хорошо хрустящие гренки из воображаемого. Время от времени он решался приготовить горячие бутерброды с сыром и ветчиной. Для бутербродов толщина кусочков хлеба должна быть отмерена очень точно, иначе потом их не удастся извлечь с легкостью. Конечно же, предпочтительней готовить бутерброды в специально предназначенном для этого гриле, но такового не имелось в загородном доме, оборудованном лишь старой газовой плитой, и тостер старался изо всех сил. В любом случае, воображаемые бутерброды не могли застрять.