Первую раздачу мальчик пропустил, не успел – те, кто оказался ближе, расхватали еду, и он остался ни с чем. На второй день он решил: «Я должен жить! Я должен отомстить тому, кто убил моих родителей! Я должен есть, чтобы отомстить! Я должен выжить во что бы то ни стало!»
И мальчик забыл свое имя. Он превратился в одного из зверьков, тварей, как их называли рабовладельцы. Мальчик был готов убивать – ради еды, ради воды, ради возможности остаться в живых.
Он не задумывался, что с ним будет дальше – что будет, то и будет. Главное – кусок лепешки, разваренный патат, сухое место под люком, в который опускают еду и воду. И мальчик дрался. Жестоко, так, как дерутся звери – с визгом, с яростью, пуская пену, как одержимый воин.
После первых же стычек остальные дети убедились, что с ним лучше не связываться – пусть возьмет то, что ему нужно, тем более что Щенок много не брал, только то, что ему было необходимо. Если бы он зарвался, набирал себе полные руки еды и потом чавкал в одиночестве – его бы давно попытались убить. Но то ли мальчик был очень умен, то ли инстинкт самосохранения его не подводил, но он брал по минимуму – одну лепешку, пару пататов, не более того.
Удар бичом Щенок получил после того, как яростно рыкнул на надсмотрщика, что спихнул его в сторону, когда мальчик в очередной раз потянулся к корзине с едой. Рык вышел неосознанно, как если бы кто-то попытался отнять еду у сторожевой собаки.
Бичом – это было очень больно, обидно, но Щенок сдержал себя. Он должен выжить. Должен отомстить. Должен. Он – рост! «Не забывай, ты – рост!» – сказала мама. И мальчик не забывал.
Что губит людей, попавших в беду, когда весь мир ополчается против них? Болезни, голод, раны – это само собой. Но еще – отчаяние. Чувство того, что все потеряно, все пропало, и больше ничего не будет.
Что можно противопоставить отчаянию? Идею. Уцепиться за нее, вбить себе в голову, заставить себя поверить.
Во что верил Щенок? В то, что когда-нибудь он найдет подонка, убившего его мать и отца, и выдавит ему глаза. А потом отрежет уши. Пальцы. Будет медленно резать на части, не позволяя умереть до тех пор, пока не превратит в кусок мяса, пригодный лишь для жаркого.
Он видел эту картину, он жил ею, ложился спать и просыпался с мечтой о расправе над этим человеком.
Мальчик хорошо запомнил его лицо – темное, узкое, хищное. Воин двигался, как танцор – высокий, плечистый, но быстрый, как молния. Конический шлем не закрывал лица – стальная полоска спускалась по носу, открывая темные глаза, которые смотрели весело, с вызовом, бесстрашно. Да и чего ему бояться, или, вернее, – кого? Женщину с плотницким топором в руках? Маму, защищающую своего сына, застывшего от страха на месте, будто его приковали стальными цепями?
Больше всего мальчик ненавидел самого себя. Если бы ему тогда удалось сбежать, возможно, мама осталась бы жива. Но он не смог. Ноги отказались нести его худое трусливое тело. И какая разница, что бы потом случилось с мамой – главное, она была бы жива. И была бы надежда ее увидеть, освободить.
Теперь – лишь месть.
Он не рассуждал, откуда взялся этот воин, кто его сюда привез и зачем. Мальчик видел лишь лицо матери, золотистые волосы и открытые голубые глаза, которые смотрели в небо, удивленно, будто не понимая, как это случилось.
От страшного нервного потрясения, ударов по голове, из-за которых его постоянно мучила боль, мальчик практически сошел с ума. Он забыл всю прошлую жизнь, не узнавал тех, кто жил с ним в одной деревне, даже имени своего не помнил. Вся его жизнь, все воспоминания ограничились боем у родительского дома и этим трюмом, адом для невинных существ, никак не заслуживших такую судьбу.
Щенок решил, что быть зверем проще. Было ли это защитной реакцией организма или чем-то иным, но это помогало. Да. Больше не было ни слез, ни стенаний, лишь готовность рвать, кусать, бить, грызть любого, кто покусится на его жизнь.
Любого? Пожалуй, нет… Надсмотрщик и ловцы вооружены и опасны – их трогать нельзя. Урезанный до инстинктов мозг знал это великолепно.
Каждая раздача еды в загоне для мальчиков была развлечением, зрелищем, развеивающим скуку дальнего путешествия. Работорговцы заранее готовились, делали ставки, и когда рабы-уборщики спускали корзины, с жадностью смотрели на то, как доведенные до отчаяния маленькие человечки рвут друг друга, пытаясь отсрочить неизбежную смерть.
То, что смерть витает рядом, было ясно с самого начала – каждый день за борт отправлялись несколько трупов. Туда, где в воде мелькали плавники зубастых существ, следующих за кораблем работорговцев так, будто это была огромная передвижная кормушка.