Театр крепостных
В марте 1822 года Щепкин выехал в Тулу, но по пути на несколько дней задержался в Орле. Владелец местного крепостного театра Каменский (это имя упоминалось в истории раскрепощения актера), прознав, что в городе проездом находится Щепкин, слава о котором докатилась и до Орловщины, предложил ему за хорошее вознаграждение выступить в нескольких спектаклях его театра, дать уроки сценического искусства, а если актер того пожелает, то поступить в саму труппу.
Театр Каменского был одним из лучших крепостных театров с оперой и балетом. Денег на его содержание граф не жалел. Известно, например, что он отдал целую деревню в двести пятьдесят душ за то, чтобы заполучить в свой театр понравившихся ему актера с актрисой и их шестилетнюю дочь, «прелестно танцевавшую тампет».
Щепкин решил выступить в нескольких спектаклях, но после двух выступлений внезапно заявил Каменскому, что играть дальше не желает, и заказал лошадей, чтобы направиться в Тулу. Причина тому — унизительное и бесправное положение крепостных актеров в театре, превращенном Каменским в место пыток и разврата.
Закулисная жизнь актрис ничем не отличалась здесь от жизни рабынь, а тем, кто сопротивлялся установленным порядкам, граф мстил жестоко, как, например, Кузьминой — талантливой актрисе, мужественно отстаивавшей свою честь и достоинство. «Провинившихся» сажали в так называемую «сибирку», где они содержались в холоде и голоде. Там же актерам приходилось разучивать тексты своих ролей, а после спектаклей и шумных аплодисментов их вновь отправляли в место заточения, а иногда и на конюшню, где их ожидали розги.
Мог ли Щепкин оставаться в доме Каменского, когда он узнал об этих садистских издевательствах?.. Его особенно потрясла история актрисы Кузьминой, о которой он часто рассказывал друзьям. Мы ранее говорили о том, что ее биография легла в основу повести Герцена «Сорока-воровка», посвященной Щепкину.
В этой повести удивительным образом ощущается живая интонация Щепкина-рассказчика. Многие современники отмечали, что актер был превосходным рассказчиком, но повторить или сносно записать его речь было невозможно. Плещеев писал Достоевскому: «Он (Щепкин. — В. И.) рассказывал мне много интересных вещей, между прочим, говоря о русских актрисах, коснулся анекдота о сороке-воровке и рассказал мне его так, что, уверяю Вас, Искандерова повесть не производит и половины того впечатления, какое изустный рассказ Щепкина…» Да и Герцен сам во вступлении к повести отводит себе лишь скромную роль человека, пытающегося добросовестно записать за Щепкиным, добавляя, что «трудно во всей живости передать речь».
Истинный ценитель устного творчества А. Н. Афанасьев также признавался: «В период моего знакомства с Михаилом Семеновичем я имел привычку записывать для себя некоторые из его рассказов, хотя (к сожалению) делал это кратко, нередко спустя несколько дней после того, как слышал из уст интересного старика, и должен признаться, что его мастерские рассказы много потеряли в моем изложении. Да и вообще следует заметить, что подобный труд был нелегок. Живое слово Щепкина сопровождалось выразительной мимикой, изменением звуков, голоса… что придавало необыкновенную живость его воспоминаниям, но чего передать на бумаге нет возможности».
И все же Герцену удалось многое, в его повести как бы оживает великий актер, его переживания и волнения. Вот он наблюдает игру молодой актрисы: «…Вдруг меня поразил слабый женский голос; в нем выражалось такое страшное, глубокое страдание. Я устремился глазами на сцену… Я почти не слушал ее слов, а слушал голос. «Боже мой! — думал я. — Откуда взялись такие звуки в этой юной груди; они не выдумываются, не приобретаются из сольфеджей, а бывают выстраданы, приходят наградой за страшные опыты»… Я был изумлен, поражен; этого я не ожидал… Я рыдал, как ребенок… Не увидеть Анеты я не мог; идти к ней, сжать ей руку, молча, взглядом передать ей все, что может передать художник другому, поблагодарить ее за святые мгновения, за глубокое потрясение, очищающее душу от разного хлама, — мне это необходимо было, как воздух. Я бросился за кулисы… но услышал: «Без княжого позволения нельзя».
А встретившись, наконец, с девушкой и услышав от нее самой о ее несчастной, загубленной судьбе, Щепкин-рассказчик произнес, обливаясь слезами: «Погибла великая русская актриса!»