Щепкин-актер, Щепкин-гражданин невольно подводит слушателя к выводу — сколько же еще великих творцов осталось в безвестности, сколько их погибло, не достигнув вершины своего таланта, из-за произвола и жестокости тех, кто вершил их судьбы.
Не миновать этой горькой участи и московской знаменитости Любови Павловне Никулиной-Косицкой, не доведись ей вырваться из крепостной зависимости и заручиться поддержкой истинных ценителей талантов.
Сегодня многие интеллигенты-демократы, в том числе и люди актерского цеха, опьяненные перестроечной волей, огульно зачисляют всех российских дворян в цвет русской нации, но захотят ли они испытать судьбу тех талантливых актеров, художников, которые всецело зависели от власти дворян-крепостников?..
Николай Семенович Лесков, положив в свой рассказ «Тупейный художник» воспоминания Щепкина, не побоялся указать точное место действия и подлинное имя орловского помещика, владельца крепостного театра. В полной откровенности описал он и ужасы, чинимые им. «А мучительства у нас были такие, — свидетельствует героиня, — что лучше сто раз тому, кому смерть суждена. И дыба, и струна, и голову крячком скрячивали и заворачивали: все это было. Казенное наказание после этого уже за ничто ставили. Под всем домом были подведены потайные погреба, где люди живые на цепях, как медведи, сидели. Бывало, если случится когда идти мимо, то порою слышно, как там цепи гремят и люди в оковах стонут. Верно, хотели, чтобы об них весть дошла или начальство услышало, но начальство и думать не смело вступаться. И долго тут ломали людей, а иных на всю жизнь».
Неповторимость и невоспроизводимость устных рассказов Щепкина крылись в особом таланте актера, его глубоко личностном отношении, сопереживании всему тому, что он видел в жизни, в сострадании к несчастным. Слушая его, люди видели не только рассказчика, но и самих героев во всей их правдивости и индивидуальности, он умел «живо и пластично передавать виденное, с сохранением всех характеристических оттенков», — подчеркивал А. Н. Афанасьев. Другой его современник Алексей Дмитриевич Галахов видел особую привлекательность рассказов Щепкина в том, что «каждый рассказ Щепкина был собственно не рассказом, не повествованием, а живым представлением, воскресением былого. Он как бы играл пьесу — один за всех действующих в ней лиц. Что трудно, даже невозможно, передать на бумаге словами, он легко и живо давал о том знать интонацией голоса, мимикой, жестами, слезами — если сцена выходила трогательной, смехом — если сцена становилась забавной. И у нас, слушавших, вслед за ним то выступали слезы, то раздавался смех».
Да, такое словами не опишешь…
«Актер — чудо-юдо…»
Не в самом радостном настроении после всего увиденного, услышанного и пережитого в орловском крепостном театре приехал наконец Щепкин в Тулу и подписал с театром контракт на один год. Вызвал из Полтавы Елену Дмитриевну с двумя младшими сыновьями. Перевезти всю семью средств недоставало, да и не все еще его домашние были к тому времени освобождены от крепостной зависимости, чтобы самим распоряжаться своей судьбой. Щепкин относился к этим затруднениям как явлениям временного характера. Главное, что он снова в театре, при самом любимом деле.
Освоить репертуар тульского театра для Щепкина затруднений не представляло: почти все спектакли, в которых предстояло играть, были ему хорошо известны. Среди них была одноактная пьеса «Опыт искусства» Н. Р. Судовщикова, в которой он просто блистал, исполняя сразу несколько ролей — Учителя, Немки, Подьячего, Свахи, Солдата, Охотника и Актера. В финале пьесы Актер спрашивает у содержателя театра:
Эти слова на редкость оказались точными по отношению к Щепкину-актеру. Все, кому довелось видеть его в этом спектакле, давали самые восторженные оценки игре актера. Так случилось, что именно «Опыт искусства» сыграл великую роль в творческой судьбе Щепкина.
…Однажды во время гастролей в Ромнах на Ильинской ярмарке (июль-а в густ 1822 года) показывали и этот спектакль. По удивительному стечению обстоятельств в этот момент в городе оказался чиновник конторы московских театров и мало кому известный драматург Василий Иванович Головин, имевший поручение от заведующего репертуарной частью императорских театров в Москве Федора Федоровича Кокошкина «в губернских городах, на ярмарках… приобретать новые таланты для театра». Правда, место это было не самое подходящее для такой цели — на ярмарки везли спектакли главным образом для увеселения непритязательной публики, весьма пестрой по составу. К площадке под открытым небом устремлялись люди купеческого сословия и крестьяне близлежащих сел, приезжие горожане и любопытствующие подростки, норовившие прошмыгнуть бесплатно на представление. «Публика жадничает веселиться, — рассказывает один из завсегдатаев ярмарок, — бросается даром и за деньги всюду, где можно ожидать забавы… Чувствительные места не имеют цены: острые шутки теряются на языке актера. Они невнятны; правда, что и выражать их некому: актеры мелют как-нибудь, лишь бы заиграть свои деньги, а зрители глядят по верхам, толкуют о товарах, модах, рысаках… Словом, спектакль ярмарочный! Но можно ли ручаться, что его так стремились увидеть, если бы он был лучше? Не знаю».