Щепкин всячески побуждал Тургенева к драматургическому сочинительству, помогая в продвижении пьес на сцену столичных театров, вдохновляя его своей игрой и своими советами. Он брал себе в сообщники друзей, чтобы и они своим авторитетом стимулировали интерес писателя к театральному творчеству. «… И. С. Тургеневу, когда увидите, передайте поклон и скажите, что у меня ничего нет к бенефису, а это ему стыдно, — писал он В. Ф. Коршу. — Кто знает, может быть, это будет толчком к деятельности». Эти «толчки к деятельности» оказались взаимными: актер делал все для того, чтобы Тургенев и впредь дерзал на театральном поприще, а Тургенев этими своими пьесами продлил актерский век Щепкина, одарил его ролями, в которых засверкали новые грани его таланта уже в зрелые годы, и дал возможность насладиться на закате лет прекрасной драматургией. А ведь уже минуло время пятидесятилетия его сценической деятельности, где он был назван «даровитейшим истолкователем двух великих русских драматических писателей — Грибоедова и Гоголя». Теперь к их именам добавилось по праву и славное имя Тургенева.
Но сколько еще деятелей русской культуры не обошел своим талантом Щепкин, скольких ободрил, поощрил, скольким протянул дружескую руку помощи и сочувствия!..
Александр Иванович Герцен
Не один Тургенев, находясь в опале, был согрет дружеским участием Щепкина. Подобные вояжи артист совершил и к Герцену, и к Шевченко, но в биографической литературе эти факты либо обходятся молчанием, либо упоминаются вскользь, а то и искажаются.
Если цель поездки к Тарасу Григорьевичу Шевченко в Нижний Новгород была схожа с тургеневской — ободрить, утешить, придать бодрости в их вынужденном уединении, то его вояж к берегам туманного Альбиона имел иное назначение.
Конечно, не ради увеселительной прогулки отправился этот уже совсем немолодой и далеко не идеального здоровья человек в такое рискованное путешествие, подвергая себя не только немалым физическим нагрузкам, но и испытаниям на благонадежность, которые могли быть куда серьезнее, чем последствия от визитов к ссыльным Тургеневу и Шевченко. Отправиться к политическому изгнаннику с его «Колоколом», призывавшему соотечественников бороться с самодержавием, было равносильно открытому вызову властям.
А дело было так. Щепкину предстояла поездка во Францию. Николай Христофорович Кетчер и Александр Николаевич Афанасьев, считая эмиграцию Герцена из России малодушием, не могли смириться с потерей «такого голоса в русской литературе» и в запальчивости склонны были обвинить его в «бегстве от друзей», в нежелании разделить с народом все тяготы борьбы с самодержавием. «Да, оставаться и работать, хотя под ножом!» — бросал упрек старшему товарищу пребывавший тогда в юношеском максимализме Афанасьев. «А что будет с Россией, если все начнут оставлять се?!» — возмущались другие. Вот и созрело решение: учитывая добрые дружеские отношения Щепкина и Герцена, авторитет артиста и способность убеждать собеседников, просить Михаила Семеновича совместить его французскую поездку с посещением Герцена, чтобы лично передать ему мнение московских друзей и уговорить вернуться на родину. Убеждать в чем-либо Щепкина не пришлось, он и сам горел желанием повидать Герцена и был солидарен с теми, кто желал его возвращения в Россию.
Для Герцена встреча со Щепкиным, который, по его словам, держался с ним «на короткой дружеской ноге родного дяди или старшего брата», и вовсе была радостью несказанной, самый дорогой подарок в самые тяжелые дни его зарубежного бытия. Получив известие о скором приезде Михаила Семеновича, записывает Герцен в «Былом и думах», «я испугался от радости… В образе светлого старика выходила молодая жизнь из-за гробов: весь московский период… и в какое время… Я был совершенно одинок в толпе чужих и полузнакомых лиц… Русские в это время всего меньше ездили за границу и всего больше боялись меня… И первый русский, ехавший в Лондон, не побоявшийся по-старому протянуть мне руку, был Михаил Семенович».
Память, сменяя одну картину за другой, тут же подала из прошлого счастливые, казавшиеся теперь уже далекими лица друзей, живописные уголки неповторимой российской природы, гостиные домов, где «некогда царил А. С. Пушкин; где… декабристы задавали тон; где смеялся Грибоедов; где… А. С. Хомяков спорил до четырех часов утра, начавши в девять; где К. Аксаков с мурмолкой в руке свирепствовал за Москву, на которую никто не нападал; где Грановский являлся с своей тихой, но твердой речью; где… наслаждались рассказами М. С. Щепкина и куда, наконец, иногда падал, как Конгрива ракета, Белинский, выжигая все, что попадало»…