«Господи, раненых везут, — мелькнуло в голове. — Может, и Гаврила мой здесь?»
Женщина в белом выпустила руку Настасьи, метнулась к столу в центр вагона, схватила инструмент, бинты, позвала Настасью:
— Помоги, подруга! — И пошла в угол, к белеющим нарам.
Но этот окрик не вывел Настасью из оцепенения, не снял свинцовой тяжести в ногах, и она не двинулась с места. Взгляд ее уперся в противоположный угол, где на нарах лежал рослый, как Гаврила, солдат. Что-то знакомое показалось в его лице, наполовину забинтованном. Главное, нос такой же широкий, с горбинкой, про который он шутил, бывало: «Нос бог семерым нес, да мне одному достался». С великим трудом волоча ноги, подошла Настасья к нарам, наклонилась, и вздох облегчения вырвался из ее груди. Слава богу, не Гаврила, хоть и похож шибко, только молодой, ему лет двадцать пять, наверное, вместо щетины пушок над губой, да и сами губы вздернуты точно от удивления, а у Гаврилы губы ровной линией заложены, волевые.
Солдат, видимо, почувствовал, что к нему человек приблизился, руками под простыней зашевелил, еще выше губы вздернул, зашептал:
— Пить, пить хочу…
Слова эти Настасью из оцепенения вырвали, и она к столу два крупных шага сделала, кружку, под руки подвернувшуюся, схватила, в ведре загремела, но воды там не оказалось. Вскинув глаза, Настасья уперлась злым взглядом в женщину. Та в углу, усевшись на нары, осторожно бинтовала ногу раненому. На веснушчатом его лице серебрились капли пота, а руки в изломе за голову вскинуты. От сострадания злоба в Настасье еще сильнее вспыхнула, и она в сердцах бросила свой сверток на стол.
— Воды у них даже нет! Им людей не жалко, что ли?!
И, схватив ведро, к выходу кинулась. Поджав ноги в коленях, не размышляя, выпрыгнула из вагона. В другое время Настасья на такое бы не решилась, но теперь бояться некогда было, и, слава богу, прыгнула удачно. Только на секунду остановилась, тапки с ног сбросила и босиком по теплым шпалам побежала к водокачке. Перед самым вокзалом повстречалась с солдатом. Тот шел медленно, припадая на ногу, котелок нес перед собой двумя руками, боясь расплескать.
— Что плетешься, как на поминки?! Там люди погибают, а у них даже воды нету. За смертью тебя только посылать.
Видимо, слова эти солдата обожгли до оторопи, коль котелок у него из рук выскочил, по рельсам загремел, как банка консервная, и вода забулькала между шпал. Только и осталось солдату головой покачать от такой своей неуклюжести да бесом вслед глянуть злой бабе, невесть откуда взявшейся.
Солдат назад к водокачке подошел, когда Настасья уже ведро воды набрала. На путях перед водокачкой пыхтел паровоз. В черную пасть его тендера хлестала серебряная струя.
— Ты что, с цепи сорвалась? — Солдат боком, неуклюже вскидывая правую ногу, приблизился к Настасье, под кран котелок свой подставил. — Чего орешь, как на базаре?
— А ты почему такой спокойный? — Настасья презрительным взглядом окинула его с ног до головы. — Чай, людей вам доверили, не щенят, а они у вас от жажды помирают! — И, схватив ведро, бегом побежала к составу.
Солдат опять котелок подхватил двумя руками, бросился вдогонку. Настасью он догнал уже перед тупиком, когда она на минуту опустила ведро, чтобы руку сменить, дух перевести.
— Ты на меня, бабочка, зря кричишь, — заговорил солдат, приближаясь. — Ходовую мне немец проткнул, а то бы за Шамшеевым хрен угналась. Он резвый был, хоть и с животиком.
— Какой Шамшеев? — спросила Настасья.
— Да я, фамилия моя Шамшеев. Мы с Анной Семеновной уже под бомбами в состав раненых таскали, вот осколок мне в икру и врезался, хорошо, в мякоть попал, а то бы на костылях теперь прыгал.
— Ранен, что ли?
— Ага, досталось. Перед самой отправкой из Сталинграда. Спасибо Анне Семеновне, ногу мне промыла, шов наложила, все как надо сделала.
— Она кто, Анна Семеновна?
— Военврач она, капитан медицинской службы. Замучилась совсем баба, одна на весь состав. Еще два хирурга должны быть, да их тоже в бомбежке потеряли — у одного нога перебита, а другому живот разорвало, мается, вряд ли жив будет…
Настасья снова прибавила шагу, и тяжелое, прерывистое дыхание Шамшеева за спиной словно растворилось в знойном воздухе. Но на этот раз в дверном проеме вагона никто не показался, пришлось самой на вытянутых руках ставить ведро в вагон. Пока отыскала свои тапки, песок из них вытрясла, на ноги натянула, Шамшеев к вагону приблизился, котелок на рельс поставил, присел так, что согнутая в колене нога приступкой высокой оказалась, скомандовал: