Наконец через три дня, когда искладень был заготовлен, мать, притащив последнюю вязанку, перекрестилась, дескать, слава богу, одолели, и вслух начала рассуждать:
— Теперь бы крыльщика хорошего найти…
Крыльщиков, то есть мастеров по крышам, в деревне было два. Один из них, Семен Корсар, небольшого роста мужик, плотный, широкоплечий, крыши крыл старательно, подбирая соломку к соломке. На его работу приятно глядеть, крыша точно в хорошей парикмахерской побывала, так она была любовно приглажена. Но кандидатуру Корсара тетка Елена отвергла сразу.
— Вот еще, — фыркнула она, — он крышу эту недели на полторы растянет. Будет как петух топтаться, а нас с тобой, Даша, по голове не погладят — на работу-то надо ходить.
Что и говорить, права тетка Елена. Большего тихохода, чем Семен Корсар, в деревне не было.
Теперь остался один специалист — Гришка Дукат, колхозный бригадир, мужик занятой и, видимо, поэтому работавший споро, коротенькие грабли в его руках будто балалайка играли. Он бы такую крышу дня за три одолел, но согласится ли, время-то горячее: на полях картошка убирается, на зяби люди заняты, а бригадир в поле целый день.
Он был приметной фигурой в деревне, Гришка Дукат. Летом и зимой ходил в ватных брюках, старых, замызганных, из которых торчала вата, в дырявых резиновых сапогах, в фуфайке. Был Дукат высокого роста, стройный, как сосна, черноволосый, на круглом лице его полыхал румянец, и казалось, все у этого сорокалетнего человека хорошо и улыбается он от избытка жизненных успехов, от того, что у него все получается. Гришка и сам любил прихвастнуть, показать себя. И кличку свою он за это хвастовство получил. Как-то он поехал на базар, продал овцу, а вечером, возвратившись из города, около конюшни начал угощать мужиков папиросами. Пачка была необычная для мужиков, плотная, картонная, с подписью «Дукат», с красивой картинкой. Гришка жеманно доставал длинные папиросы, мундштуком неторопливо стучал о крышку, говорил:
— Царский табак, ребята. Метр курим — два бросаем.
Наверное, Гришку не смутила подначка Семена Корсара, сказанная в рифму:
— А потом окурки собираем…
Гришка наделил Корсара презрительным взглядом, но ничего не ответил, сплюнул. Два дня щедро угощал курцов этими необычно духовитыми папиросами, вызывая восхищение мужиков, а потом — прав Семен Корсар оказался! — начал «стрелять» табачку на закрутку.
В другой раз привез Гришка с базара красивую трубку, неторопливо набивал ее чужим табаком, попыхивал дымком. И опять не удержался Семен, съязвил:
— Ты, Гриша, чем деньги на пустяки тратить, штаны бы себе купил. В ватных-то спреешь…
— Много ты понимаешь, Сеня, — ласково, с ухмылкой сказал Гришка. — Если хочешь знать, узбеки в пятидесятиградусную жару халаты ватные носят. Зачем, не знаешь?
— Не знаю, — ответил искренне Семен.
— Ну вот, а с дурацкими советами лезешь. Такие советы мне и жена дает…
Какие советы давала жена Гришке, в точности сказать никто не мог, но в том, что ругала мужа за такую расточительность, сомневаться не приходилось. Ей-то, с пятью малолетними детьми, каждую копейку надо было ценить, а Гришке, хвастуну несчастному, и без трубки этой диковинной, вроде из корня березы сделанной, обойтись можно. Форс держит, если в доме деньги лишние.
Вот такой он был, Гришка Дукат, о котором теперь шла речь в нашей семье. Мать, заговорив о нем, тяжко вздыхала: Дукат был дорогим специалистом, всякий раз выговаривал:
— Я за скорость деньги беру. Он, Семен, волынщик известный. На одной водке за неделю разорит.
Дукат появился у нас в доме ранним утром. Я валялся на деревянных полатях — еще одной примечательности у нас в доме. Спешить в это утро было некуда, день воскресный, а из чулана тянуло чем-то вкусным, и я в предвкушении завтрака сглатывал слюну.
Гришка распахнул дверь, пропустил в комнату участкового милиционера Потапова, маленького, худощавого, похожего на мальчишку, и лесника Ларкина и громко захлопнул дверь за собой, так же громко поздоровался. Мать, возившаяся в кухне, вышла на середину комнаты, торопливо вытерла руки о фартук. Завидев Гришку, она заулыбалась, наверняка подумав о том, что на ловца и зверь бежит, но, столкнувшись взглядом с милиционером, согнала улыбку с лица, подалась вперед. Признаться, в дом к ним никогда милиционеры и лесники не ходили, и, наверное, мать испугалась столь неожиданных гостей.
Гришка между тем прошел к столу, уселся на лавку, вытер руки о свои замызганные штаны и, не смущаясь, по-хозяйски пригласил присесть и своих спутников. Те прилепились на уголок лавки, уставились на побледневшую мать. А Гришку этот вид взволнованной матери, кажется, нисколько не касался. Положив свои огромные кулаки на стол, сказал с напускной серьезностью: