— «Эстафет» не читаете, Семен Петрович! Во вчерашней сводке напечатано: отделение «Заря» сев на сто процентов выполнило. Разве вы не видели?
— Видел, видел… Только что от этого?
— Как что — почет и уважение! Начальство совхозное, оно тоже «эстафетки» перед обедом почитывает. Глаз кинет, а там — ого! — «Заря» с севом, как повар с картошкой, разделалась, провела его за считанные часы… Готовьте, дорогие товарищи, поздравление славному трудовому коллективу и лично дорогому Семену Петровичу.
До этого управляющий улыбался, а тут точно током его прожгло, дверцу рванул на себя и только крикнул:
— У тебя не спросились, как поступать, да? — И машина, раза два подпрыгнув на глыбах, тронулась к дороге.
Сеяльщики обступили Юрку, начали хихикать, перемаргиваться.
— Испортил ты, Юрка, управу настроение, — вступился в разговор Вячеслав Парамонов, — но, видно, плохо ты его знаешь. Наш Семен Петрович — большой специалист по рапортам. У него правило святое — чтоб в сводке порядок был. Сев ли, уборка — «Заря» впереди. Даже если сегодня кто из района приедет. Семен Петрович и глазом не моргнет, скажет: «Края отсеваем». Мы один год вот так в поле выехали, а дня через четыре смотрим — рапорт в газете: отсеялись. А сеять ох сколько еще предстояло! К тому же дожди пошли. Но Семен Петрович не стушевался. Дожди кончились — шагом марш в поле: «края обсевать», а «краев» тех тысячи две гектаров. У нас был учетчик Николай Якорев, так тот ему однажды говорит: «Знаете, Семен, Петрович, как такое называется? Очко и втирательство».
— А где он сейчас, этот Якорев?
— Был, да весь вышел. Уехал из совхоза. Семен ему эту дерзость не простил. Два раза на тракторе к своему дому в обед подъехал, а Семен Петрович на карандашик, да в приказ: из зарплаты за неправильное использование техники. Месяц отработал, а получать — ноль-ноль целых. Так что ты тоже поосторожнее шути, Глазков, понял?
— Ну, мне терять нечего, кроме трактора.
Больше всех работ Юрка любил уборку. На комбайне в хлеб войдешь — ни дать ни взять на самолете летишь, а под тобой облака с отливом золотым, и запах сухой соломы душу волнует.
В уборку, замечал Юрка, человек добрее становится, словно впитывает в себя шафранную мягкость полей. Перед выездом в поле даже Семен Петрович весеннюю размолвку забыл:
— Ну, Глазков, жду ударной работы от тебя. Справишься, соберем осенью круг, примем тебя в казаки — и перепахивай жизнь в хуторе на свой лад.
Хоть Юрка и не совсем понял, о чем говорил Семен Петрович, а на душе приятность осталась. Поэтому — работа в первые дни спорилась. А вечером при фарах соберет Семен Петрович комбайны в круг, одеяло байковое в середину, газетки расстелит, а на них огурцы, картошку с парком, хлеб горкой, а в центр, как ось, две-три бутылки водки. Сам и первый тост говорит:
— Спасибо вам, работнички. Опять в грязь лицом не ударили, не подвели. Отделение по совхозу в первые выходит. Так что мой магарыч — аванец за работу ударную.
— Благодетельный ты казак, Семен Петрович, — начинал на правах звеньевого Петро Измайлов, — у тебя с нами хлеб-соль не делена. Уж ты для нас, а мы для тебя постараемся.
Может, и с ухмылкой говорил это Измайлов, только в темноте как увидишь!
Юрка до дармовой водки не большой охотник был, поэтому стакан брал в руки скорее для того, чтобы компанию не ломать. Это не прошло мимо Семена Петровича. Он в первый же вечер выговорил:
— Что-то ты, Глазков, на водку зло копишь, а? Знаешь, как поэт сказал? «Кто пил — ушел, кто пьет — уйдет, а разве тот бессмертен, кто не пьет?..» Ты что, здоровьем слаб или анонимщик?
Комбайнеры негромко хихикнули, довольные шуткой, а Юрка поначалу растерялся, что ответить. Только потом мысль пришла в голову, что никакой он не хворый и, упаси бог, анонимки писать не собирается, если потребуется, скажет в глаза, в карман за словом не полезет, а не пьет потому, что повода застолью не видит: если за каждый чих стаканом греметь — работать времени не останется. Подумать-подумал, а говорить воздержался: не тот момент. Не поняли бы его любители дармовщины. Хоть и противно на душе стало — промолчал.
Но через пять дней пожалел, что смалодушничал. Перед вечером, когда ячменное поле убирали, подъехал Семен Петрович с шофером Валькой Ерохиным, остановил комбайн, отозвал Юрку в сторонку, заговорил с улыбкой:
— Ну что, Глазков, надо уговор наш до конца доводить.
— Какой уговор? — не понял Юрка.
— Видать, забыл? — Управляющий ухмыльнулся. — Про прием в казаки забыл, что ли? Тебе сейчас Ерохин мешки передаст — насыпешь: вот твой прием и обмоем…