— Точно. Водовод удлинится, но рельеф левее спокойнее, без насосов дополнительных можно воду подавать.
— Так что ж молчишь?
— А кто меня просил в чужие дела встревать? За музыку платит тот, кто ее заказывает. У меня своих забот по горло. Вот они, чижики, опять уселись, греются. Им бы пилось-елось, а работа б на ум не шла…
Ершов уходил от реки, круто огибая Сорочью гору, как раз по тому месту, где Егор Боровиков предлагал новую трассу водовода. Шел и убеждался — прав старик. Небольшой пологий спуск уходил к реке, своим спокойным рельефом смягчая горушку.
Ершов шел быстро, причудливым веером раскидывая руки. Он уже заметил за собой эту привычку — ходить быстро, почти бегом, когда начинал злиться. Сейчас злоба закипела прежде всего на себя. Здорово он, старик, подметил — пришлый человек. Словно былинка неприкаянная под ветром — во все стороны кланяется, ни к селу, ни к городу в буквальном смысле. Он по ночам разрывается, душу на части рвет и думает, что это его потаенные мысли, сам себя обмануть хочет. А людей не обманешь — люди видят, какие мысли человека дугой гнут. Туда, в город его родительские гнилушки тянут, а здесь живое дело страдает, тоже горьким плачем плачет, потому что без души, как жвачка коровья, исполняется.
Ведь мог же он этим водоводом поинтересоваться? Проект взять, изучить? А он без лишних хлопот подмахнул проект при согласовании — спешил куда-то — и еще доволен остался, что процедура недолгая, не задержала. Да и к мелиораторам мог заглянуть за это время, их мнение послушать, посоветоваться…
В правлении Ершов председателя не застал. Секретарша Верочка сидела за машинкой, «клопов давила» — одним пальцем отстукивала какую-то бумагу. Завидев агронома, привстала, словно школьница, платьице приталенное поправила, заулыбалась:
— А Николая Андреяновича нет. Укатил на пахоту.
— Вот и отлично, Верочка.
— Чего тут хорошего? — удивленно спросила секретарша. — Ждать придется.
— Ничего, подожду. А к тебе, Верочка, просьба. Там я сегодня утром заявление подсунул на подпись, в папку положил — вернуть надо.
Верочка порылась в папке, нашла листок, передала Ершову. Тот разодрал листок на части, бросил в урну.
— Что это вы, Василий Васильевич, — еще раз удивившись, сказала Верочка, — в отпуск не поедете?
— Подожду пока. Дела наваливаются — не продохнуть. И тебе тоже работенка найдется. Сейчас давай телеграмму в проектный институт срочную пошлем, вызовем их представителей на понедельник. Позарез важный разговор должен состояться.
Вечером Ершов, задержавшись в правлении, писал письмо Любахе, дорогой своей сестрице. Писал и чувствовал, что на душе становится легко и приятно, словно под холодным душем в жару. А писал Ершов о том, что для родного дома он ломоть отрезанный, не лежат пока к нему дороги, и пусть Люба сама решает его судьбу. И Ирине при встрече пусть скажет, что, если еще не забыла его, если любовь не ушла, пусть в Гороховку приедет, поговорить об их дальнейшем житье-бытье…
Спал в эту ночь Ершов спокойно. Его не тревожили ни шуршащий за окном дождь, собравшийся опять к вечеру, ни осенний, со звоном шелест золотистых осин.
Напарники
Трактор был новенький, играл оранжевой краской, как пятак, и напарник Кузьмич, лысый мужик лет сорока, ходил вокруг него мягко, по-кошачьи, постукивал ключом по тракам, будто барабанной палочкой, стремясь вызвенить какой-то свой мотив, басил:
— Ну, ер-майор, агрегат, броня крепкая и танки наши быстры.
Игорь тоже был рад новой машине. Не придется теперь лазить под трактором день-деньской, ходить замазурой, точно не комбинезон на тебе, а блестящий кожаный реглан. В прошлом году досталась ему такая развалюха, хоть плачь, а он больше под машиной лежал, чем работал. Хорошо, правда, что напарника у него не было, пироги и пышки, синяки и шишки один получал.
Игорь, городской парень, второе лето проводил в подшефном колхозе. Хотя, если здраво разобраться, колхоз и родным можно считать. Мать родом из этого села, после техникума в городок районный перебралась, замуж вышла, да и осела навсегда. А в Петровке осталась ее мать, стало быть, Игорева бабка, Спиридониха, по мужу такую кличку дали. Вот к ней и приезжал второй раз Игорь, доставляя старухе радостную колготу.
Игорь работал слесарем в строительном управлении. Хлопот у него и там хватало. Кирюхин, его непосредственное руководство, узнав о посылке в колхоз, начинал крестить начальника:
— Только в мастерской, мать его в душу, бездельников увидел! Нет чтобы по объектам проехать, поглядеть, там шибаев пруд пруди, на одного «раба» три прораба, а он последнего слесаря забирает — нашел топор под лавкой. Поломается техника — и крышка плану, тогда уж он забегает, засуетится. С него тоже за план спросят, по головке не погладят…