— Ну берешь, сосед, не передумал?
— Беру, беру, — дед глухо бурчал, и Мишка почувствовал, что попутчик деду как раз не по душе, и эти слова он скрепя сердце произнес.
Втроем они быстро погрузили свиную тушу в бричку и поехали. Дождь продолжался, но, кажется, это нисколько не беспокоило деда, он громко чмокал губами, понукая лошадь покрикивал: «Эй, любезный», — и Ветерок, серый мерин, переходил на рысь, хотя колеса глубоко врезались в размытую дорогу. Два следа тянулись за бричкой, как лыжня в глубоком снегу. Мишка же, наоборот, скоро почувствовал холод, кепка его набухла как губка, тяжело давила на голову, плащ, который дал ему дед, встал колом. Потянуло в дрему — сказался ранний подъем, но уснуть под холодящим тело и, кажется, проникающим в нутро дождем было невозможно.
Дед, поминутно вытирая лицо и усы, философствовал, но Мишка половину слов не разбирал. Но главное усек для себя. Вот закончит Мишка институт, придет в деревню, и у матери все станет на свое место. А как же иначе! Спецам зарплату большую платят, да и скотину можно водить, только не ленись.
Мишка долго молчал, спорить с дедом под дождь не хотелось, но потом не стерпел, спросил с ехидцей:
— Может быть, мне тоже, как Яскал, по домам ходить, червонцы сбивать, а?
Дед Поликарп замолк на минуту, лицом к Мишке повернулся, точно хотел удостовериться, в какой связи такой вопрос внук задал, и зачастил торопливо, будто дорога у них заканчивается:
— А что Яскал, что Яскал? Ему завидовать надо. Живет и в ус не дует, хоть и усов у него нет. Главное — уважение у людей имеет.
Дед еще долго что-то бурчал себе под нос, но Мишке стало неинтересно. Он о последних словах деда думал, и первый раз почувствовал неприязнь к деду. Вот мать у Мишки радикулитом страшно мается, а почему? Совсем девчонкой заставил ее дед босиком глину в конце сентября месить для сарая, а вода прудовая уж ледком подернулась. Теперь вот и аукается…
Невеселые Мишкины размышления прервал вдруг Петрован. Он локтем толкнул Мишку, когда дед примолк на минуту, засмеялся:
— Ты, Михаил, на работу не дюже налегай — работа дураков любит. Отдыхай поболей, потом наработаешься. Я в прошлый год на курорт попал и понял — прожил я век за куриный тек. Мать честная, вот уход за нашим братом! Четыре раза в день кормят-поят, холят, что племенного бугая. На эту ванну прихожу, а как ее пользовать — ни хрена не знаю. Ну, один мне, чую, в шутку, разъясняет. Ты снимай штаны, говорит, вон на тумбочке банка кефира — видишь? — и булочка, съедай и вот в это корыто ложись. Ну, я так и сделал и только в воду горячую — аж фыркает — улегся, девка в белом халате появилась, затрещала, как сорока: «Куда кефир делся?» Я ей отвечаю: «Я съел, вон товарищ приказал». Ну, так она мне ничего, а этого пересмешника, веришь или нет, чуть кипятком не обварила. Вот какие дела получаются. Я тебе скажу, Михаил, лучше не придумаешь курорта этого, живешь как с господом богом в обнимку…
Мишка не удержался, захохотал, и дрему как рукой сняло.
Дед оглянулся, набухшими глазами посмотрел на него, потом на Петрована, пробурчал:
— Вот всегда так — богатые про землю, а бедные — про любовные утехи… Ты не слушай его, Мишка…
Петрован замолчал, нахмурился, видно, обиделся на деда и всю оставшуюся дорогу молчал.
В город дед с Мишкой приехали часам к десяти. Дождь наконец прекратился, хоть мутные ручьи еще журчали по улицам. У рынка, где всегда теснились подводы, зябко жались две лошаденки, запряженные в телеги. Дед, как от дождя, встряхнулся от утомительной поездки, повеселел с лица, дружески подтолкнул локтем Мишку, дескать, хорошо, парень, что на рынке подвод мало, наверное, забыв их не совсем приятный разговор дорогой, и заспешил к базарной ветстанции. На ходу он вытягивал из кармана справки, выданные Яскалом.
Молодая женщина лет тридцати появилась у повозки минут через десять, вслед за дедом. Была она высокой, подтянутой, каштановые волосы оттеняли яркую красоту лица. Не глядя ни на кого, попросила:
— Показывайте!
Дед суетливо развернул клеенку, показал свиную тушу, встал в стороне, согнувшись в каком-то подобострастном поклоне. Наверное, это отметила женщина. Она долго вертела в руках справки, написанные Яскалом, будто сочинялись они на каком-то непонятном языке, и в конце концов изрекла:
— А справки у вас неправильно оформлены.
Дед удивленно поднял брови, сказал:
— Да у нас врач вроде ученый, не может быть, чтоб бумажки не знал, как написать…