— Да что случилось, Степан? — оторопела Варвара.
— Не кормишь меня, как другие жены, поняла? Про такое кушанье слышала — мятник?
— А как же, Степа, слышала, все брюхо проел…
— Кому как, тебе, может, и проел, а мне нет. Если умеешь — немедленно готовь. А не будет — не пойду сегодня на работу да и тебе бубны начищу.
Поняла Варвара, что кто-то жестоко поиздевался над ее мужиком, поулыбалась и отправилась на кухню, загремела чугунками, рогачами. Примерно полчаса Степан разгуливал по комнате петухом, грудь колесом, в предчувствии вкусного завтрака. Самое главное — заткнет он сегодня пасть этому Гришке, чтоб не выпендривался, не считал себя чуть ли не князем. Ишь, черт, нашел чем хвастаться, да его, Степана, Варвара как огня боится, прикажет — любое блюдо осилит.
Варвара в горнице появилась с чугунком в руках, на стол поставила, крышку открыла, жеманно так пригласила:
— Извольте кушать, барин…
Степан зачерпнул ложкой, поднес ко рту да так и замер.
— Слушай, ты чего меня дурачишь? Это ж картошка, только мятая!
— Дак ты мне и заказывал мятник. Забыл, чай, как мятую картошку в деревне зовут? В городе пюре величают, а у нас проще — мятник.
Правду говорят, смешное рядом с грустным живет. Вспомнилась эта история, и мысли тяжкие будто напрочь отлетели. Ребятишек будила Настасья уже с улыбкой на лице. Да на них, спящих, без улыбки и глядеть нельзя. Разметались по койке, как те же картошки по столу раскатились. Колька, старший, на самый край сбился, а Сеня ему под руку, как воробей под стреху, забился, свои розовые сны досматривает, Илюшка брови насупил, губы сжаты. Он и в жизни очень серьезный, Илюша, слово скажет, как монетку подаст, аккуратно, с остановкой. По себе знала, утренний сон самый сладкий, да что делать: ускачет Настасья в поле, будут целый день голодными по улице бегать.
Ребятишки вставали, растирая глазенки кулаками, точно разгоняли свои сны, на кухне плескались над лоханью, поливая друг другу на руки. Потом Колька двум меньшим лица полотенцем вытер, волосенки причесал. Мать вступиться хотела — нет, Колька лучше. Он для них авторитетом становится, даром что от горшка два вершка. Но растет парнишка. Совсем недавно штанишки сшила ему из отцовских портянок до пят (хорошо, что совсем новые от Гаврилы остались: перекрасила — куда с добром! — одежда на славу получилась), а теперь уже вон босые ноги торчат, в ссадинах все.
Туалет свой немудреный ребятишки в два счета одолели, к столу направились и уселись, как спали: в середине самый младший, Сеня, а справа Колька, степенно сел, по-мужичьи, только ноги еще пола не достают. Ребята на ладошках покатали горячие картофелины, прежде чем в рот отправить, и тут Илюша голос подал:
— Мам, а соль?
Каждый день один и тот же вопрос! Дак ее, соли, уже две недели в доме ни грамма не было, плошка соляная до блеска вычищена. И взять негде. И Настасья вопрос без ответа оставила, только голову подняла, в упор на Илюшку посмотрела, с укоризной, дескать, чего спрашивать без толку, пустой разговор. Но тут неожиданно Колька брата поддержал:
— А у Семенихи соль есть (Семениха, соседка, через дорогу жила). Позавчера на станцию бегала. С солью-то ох как вкусно есть, — и посмотрел на мать.
— Что ж, ее, соль-то, на станции продают, что ли? — стараясь быть спокойной, спросила Настасья.
— Зачем продают? — степенно начал Колька. — На масло меняют. Эшелоны сейчас на юг идут, к фронту, а у солдат, у них все есть. У папки нашего небось и автомат есть, чтоб фрицев бить.
— Ему, отцу-то вашему, хорошо, уехал, и все, воюет, и все, а вас у меня трое на руках, — в сердцах сказала Настасья, хотя чувствовала — при чем тут Гаврила, коль одна беда на всех свалилась, одним черным крылом война людей покрыла — не размахнешь.
Видимо, недовольство матери Колька умишком своим детским уловил, если сказал, точно на примирение пошел:
— Папке тяжело, он в сапогах ходит, немцев, их в сапогах лучше бить, ноги не поранишь… — И добавил уже по-взрослому: — А мы и без соли проживем, папка с фронта приедет — мешок соли привезет, правда, мама?
— Правда, правда, Коля. — Настасья машинально головой закачала, но думка о соли голову не покинула, как гвоздь застряла. После завтрака Настасья в погреб сбегала, стеклянную банку со сметаной притащила, в печку поставила — подогреть немного и, уже собравшись на работу, Кольке наказ дала: — Масло тут без меня сбейте, а я с работы отпрошусь, на станцию к вечеру сбегаю. Глядишь, и соль у нас будет.