Илюшка на скамейке подпрыгнул, словно кто его подбросил, даром что молчун.
— Ура! Соль будет! — И подтолкнул Сеньку в бок. Малыш от неожиданности на Кольку повалился, глазеньками заморгал, но не заревел, а только носом зашмыгал, точно понимал, насколько этот разговор важен и что своим ревом он настроение может праздничное испортить. А Колька кулак показал. За столом снова установился порядок.
На станцию Настасья прибежала часам к пяти, раньше не получилось. Уперся бригадир Василий Андреевич, как козел на дороге — не столкнешь. Дескать, как я тебя, Настасья, с косьбы отпущу: сама знаешь, хлеб переспевает, для фронта стараемся, а тебя нужда приперла на станцию скакать.
— Да мне часа на два, к эшелону, — пыталась вразумить его Настасья, — масло на соль обменять — и назад. Как вернусь, так опять на жатву выйду, норму свою хоть до темноты, а сделаю.
— Ты, Настасья, не баламуть мне людей, — Василий Андреевич говорил каким-то визгливым, как у пилы голосом, первый признак — нервничает мужик. — Сегодня тебя отпусти, а завтра весь колхоз к эшелонам побежит. Фронт, он от нас хлеба ждет.
Василий Андреевич уже уходить собрался и вдруг тихо, точно боялся, что кто-то их услышать может, сказал:
— Ладно, Настасья, часа за два до конца работы исчезни украдкой, я вид сделаю, что не заметил…
И вот теперь стоит она на перроне, продуваемая ветром насквозь. Станция — маленькая, с деревянным вокзалом, покосившимся от времени. Настасья не была здесь недели три. И сейчас ей показалось, что станционные постройки успели еще больше накрениться, врасти в землю. Прошлый раз на станции было необычайно оживленно, составы подходили один за другим, стояли и на основных путях, и на запасных. Были это обычные товарняки с теплушками, битком набитые солдатами. Знала Настасья, немцы рвутся к Сталинграду, а это станция — одна из многочисленных, связывающих двумя железными ниточками центр России с городом на Волге. Туда, к Сталинграду, и тянулись тогда составы, и дорога точно работала в одном направлении — на юг. На путях и по перрону разгуливали солдаты, пиликала гармошка, вспыхивали пляски, царил какой-то приподнятый дух. Сегодня на станции безлюдно. Только проходящие составы, точно ножом, распарывали застойную тишину раскаленного воздуха. И хоть по-прежнему движение было в одну сторону — на юг, подметила Настасья, что теплушек с людьми почти не было, зато шли вагоны с техникой, пушками, автомашинами, а два состава, видимо, везли танки — под брезентом угадывались их очертания. И самое главное, поезда шли без остановки, только чуть уменьшая скорость, и на стрелочных переводах колеса выстукивали яростную пулеметную дробь.
Настасья, простояв часа полтора, начала беспокоиться за свои пакетики с маслом. Жара и к вечеру не спадала, казалось, что рельсы растопятся, не то что масло. Видимо, не суждено сегодня добыть соли, пора к дому направляться: теперь скоро скотину пригонят, а дома ребятишки одни — но проходивший мимо знакомый железнодорожник Кузьма Бочаров, с мужем еще вместе работали, поздоровался и сказал:
— Сейчас с юга состав будет. С юга они все останавливаются.
Наверное, минут через пятнадцать и в самом деле пропыхтел мимо Настасьи составик из пяти вагонов.
Черный закопченный паровозик точно засуетился перед стрелкой, постучал вагонами на переводе и остановился. Настасья, боясь упустить последнюю возможность, бегом побежала к составу. Но — странная вещь — ни одна дверь в вагонах не распахнулась, и Настасья сначала перешла на шаг, а потом и совсем остановилась. Пожалуй, еще минута прошла, пока скрипнула дверь и на откос выпрыгнул солдат. Был он, видать, в годах, с огромной, блином, лысиной и не по-солдатски упитанный — животик карнизом навис над ремнем. Наверное, от вагонной духоты гимнастерка его в темных пятнах, прилипла, точно приклеенная, к плечам. Солдат потоптался на месте, а потом бегом направился в сторону станционной водокачки, погромыхивая котелком. Настасья пыталась остановить его, крикнула вслед: «Товарищ, товарищ!» Но солдат, не оборачиваясь, отмахнулся рукой, дескать, не до тебя.
Настасья проводила взглядом не по возрасту резвого солдата и только тут заметила, что в двери теплушки появилась женщина в белом, с рыжими подпалинами халате, замахала руками.
— Гражданочка, можно вас?
Женщина подала руку, сильно, по-мужски рванула на себя, и Настасья, закрыв глаза, былинкой вспорхнула в вагон. И сразу в нос ударил стойкий запах лекарства, пота и крови. От запаха крови тошнота подкатила к горлу, и Настасья открыла глаза, открыла и ужаснулась. В сумеречной темноте вагона вдоль стен белели нары, и на них, точно куклы спеленатые, лежали люди. Тугой стон, прерывистое, удушливое дыхание со всхрапом наполнили уши, и Настасья почувствовала, как мелкой трепетной дрожью заходили ноги.