Перед азовским причалом «Ракета» смирила свой буйный характер, плюхнув киль в воду, и зашелестела по воде винтами, как ладонями. Сойдя на берег, Витька осмотрелся. Сзади и слева голубым маревом разливался залив, впереди стеной вставал Турецкий вал. Вспомнилась книжка о походах Петра Первого, о штурме Азова. Вероятно, на этом берегу кипели человеческие страсти, палили пушки, гремели якорные цепи. Сейчас здесь было тихо и пустынно. Пассажиры цепочкой тянулись в город, исчезая в чреве туннеля под валом.
Витька тоже направился в город. Часа два бродил по центральной улице, побывал в магазинах, «глаза попродавал», как он выразился. От нечего делать сел в первопопавшийся автобус. Народу было мало, люди предпочитали в жаркий выходной спасаться на заливе.
— Поедем куда, теща? — спросил он у пожилой кондукторши.
— В микрорайон, зятек, — в тон Витьке сказала она и хмыкнула.
— И правильно. Поглядим азовских невест.
— Слышала бы твоя жена, она бы в один миг твой холостой пыл укоротила…
— А ты откуда это знаешь? Моя жена теперь далеко — на острове Сахалине, разлюбила, дружечка. Говорит: «Не подходишь, парень, нос горбатый и пиджак дыроватый. Поеду искать с длинным рублем, кучерявого и не такого дремучего, как ты. Что, говорит, с тобой жить, ты серый, как сибирский валенок».
Витька, наверное, и еще бы долго заливал про свою жену, но кондукторша, поняв, что имеет дело с отчаянным балагуром, вмиг посерьезнела и громко крикнула:
— Билет надо брать, жених!
Витька отдал пятак и уставился в окно. Около парка закричал кондукторше:
— Маманя, останови пароход, дальше пешком пойду…
Автобус и в самом деле скоро остановился. Витька отыскал в парке скамейку в тени, снял ботинки, пиджак подложил под голову, вытянулся.
— Прошу не будить. Человек отдыхать будет, — сказал он самому себе и закрыл глаза.
Вероятно, Витька задремал. Глаза открыл он от толчка в бок.
— Дядечка, дядечка, ты посмотри, что Светка делает?
Сев на скамейку, Витька огляделся. Малыш лет шести в коротких штанишках с клетчатыми помочами крест-накрест, словно офицер, стоял рядом с ним и показывал на девочку такого же возраста, возившуюся метрах в пяти на песчаной лужайке. Она так была увлечена, не заметила предательства своего сверстника.
— А что Светка робит? — шепотом спросил Витька.
— Она ботинки у тебя взяла и сейчас песком их грузит. Говорит, что два самосвала, а мне не дает. А я тоже песок хочу на стройку маме возить.
— Так, значит, мои ботинки самосвалом стали? Ну, академики, ворюги азовские, дают. Да я за эти мокроступы трудовую монету платил, а они их под транспортные средства приспособили. Проблема века — не на чем раствор подвезти…
Говорил Витька серьезно, но малыш, видимо, понял, что «дядечка» — человек добрый и ничего не сделает с вероломной Светкой, которая по-прежнему самозабвенно сидела на площадке, толкая вперед себя два башмака.
— Мы, дядечка, не азовские, — проговорил малыш.
— А откуда же вы? Может быть, вы с луны свалились? Взяли так, камешком — и плюх в тарелку. Знаешь, как это делается?
Витька описал рукой дугу и громко хлопнул в ладоши. Светка обернулась и пустилась по дорожке.
— Ну, такой коленкор не годится. Куда она лыжи навострила, а?
Впрочем, Светка, заметив, что ее никто не преследует, остановилась и, переминаясь с ноги на ногу, крикнула:
— Лешка, иди ко мне, а то дядя побьет тебя.
Лешка, впрочем, уходить не собирался. Он сбегал на площадку, принес ботинки, на ходу выгребая туго набитый песок.
— Так ты не абориген? — спросил Витька. — Говорю — не местный, значит?
— Ага, мы из Ростова. Папа с мамой на рынок приехали и нас с сестрой Светкой взяли.
— А что им на рынке делать?
— Помидоры привезли. Знаешь, у нас какие помидоры растут? В Светкину голову, папа каждый выходной сюда ездит.
— Он что, твой папа, барыга, что ли?
— Мой папа — мастер, он на заводе работает…
— А что ж помидорами торгует?
— Папа говорит, он помогает овощную, как ее, промблему решать…
— Ну и лозунг у твоего родителя… Видать, государственный мужик, раз так заковыристо речь ведет. Ишь, «промблемы» решает…
Пока шел этот разговор, Светка приблизилась к брату, уставилась на Витьку. Страх, наверное, ее прошел, и она вступила в разговор.
— А папа говорит, что человек не обеднеет, если он двадцать копеек лишних заплатит.
— Сволочь, видно, он у вас, если так рассуждает?