— Там народу-то — пару человек всего живет, много мы для них водки взяли, — выдавил он.
— Да, действительно, четырех бы вполне хватило, — поддержал его алкоголик Ничко.
— А непредвиденные обстоятельства? — пытался я их образумить.
— Ну какие, например?
— Змея вдруг укусит?
— Шугаев, если змея тебя укусит не в член, я сам яд отсосу, не помрешь, — пообещал мне благородный Ничко.
— А если в член?
— Видел я твой член, змее его час искать надо будет, чтобы укусить, да и то промахнется, — заржал мерзавец.
— Ладно, черт с вами, но только одну, подчеркиваю, одну бутылку! — сдался я, смалодушничал, но если честно, то ведь и самому мне выпить хотелось.
Македон выставил бутылку на стол. Пассажиры вокруг насторожились, в общем вагоне ведь едем. Выпили мы, зажевали зеленым луком, пошли в тамбур курить.
— Вот так и надо пить, не нажираться, — это я пытался воздействовать на себя и своих товарищей.
— Так пить — только рот пачкать, — брезгливо бросил Завгородний и страшно задвигал желваками на щеках, зло сощурив глаза.
— Закуски все равно нет, — с надеждой в голосе заметил Македон.
— Я сала немного взял, — признался Ничко.
— Что же ты раньше, хохол, молчал?
— Я не хохол, а потомственный кубанский казак, — Коля гордо выпрямился во весь свой полутораметровый рост. — Моего деда Ничко никто выпороть не мог, — продолжал казак.
— А я бы выпорол, — мечтательно заметил Вова.
Оторвали мы с Македоном от Вовиного горла Колины руки и пошли в вагон.
— Саня, и что мы с ними наловим? — обратился я к Урмацу.
— Ладно, Аркаша, нам важно на место попасть и посмотреть, как раков ловят. А там уже пошлем их обоих к чертовой матери.
— Надеюсь доедем…
Под кубанское сало водка пошла еще лучше. На третьей бутылке я решил перестать сопротивляться, все равно меня никто не слушал.
— Каждое дело, Аркадий Анатольевич, нужно доводить до конца. Что же нам теперь останавливаться, половину уже выпили, — прочитал мне мораль Завгородний.
— Ты прав, Володя, нет ничего хуже незаконченных дел. Наливай! — согласился я.
Через некоторое время к нам подсел смуглый курчавый брюнет, который с начала пути внимательно изучал нас, я это давно заметил.
— У меня тоже есть водка, возьмите в компанию, — попросил он.
— Садись.
Парень поставил на стол бутылку «Столичной» и выложил несколько белых дырявых пластинок.
— Это еще что такое? — удивились мы.
— Это маца, еврейский пасхальный хлеб.
— Ты еврей что ли? — с угрозой спросил Ничко.
— Да. Вы уж простите.
— Среди евреев тоже порядочные люди встречаются, — сказал миротворец Македонский.
— Только редко, — вставил ехидный Ничко.
— Что-то маца твоя на хлеб не похожа, из чего ее делают? — недоверчиво поинтересовался Вова.
— Мука, вода… — стал перечислять иудей.
— Кровь христианского младенца… — как бы в сторону добавил Ничко.
Коля был убежденным антисемитом и очень любил читать экстремистские брошюрки, которые продают на Невском неопрятные бородатые псевдопатриоты.
— Это неправда! — возмутился наш попутчик.
— Правда, не правда — пей, давай. Тебя как звать-то?
— Александр Бренер.
— Закусывай, Александр, — сказал Македонский и пододвинул Бренеру сало.
— Нам свинью есть нельзя, — заметил Александр, но кусок сала все же сожрал.
— Никак не пойму я, почему все так евреев не любят, — горько посетовал наш попутчик через какое-то время.
— Вы Христа нашего гвоздями к деревяшке прихуячили, — выдвинул обвинение Коля.
— Почему вашего, он что, русский был что ли?
— Да уж, наверное, не еврей, — отрезал Ничко.
Александр на это ничего не ответил, но заскучал, загрустил, вышел в тамбур покурить и пропал.
— Что же ты парня обидел, собака? За что? — наехали мы втроем на Колю.
— У тебя у самого морда жидовская, я тебя давно подозреваю, — высказал мне Ничко. — И у тебя, Урмац, фамилия странная. Урмац… Маца… — какое-то созвучие я наблюдаю. Однокоренные слова, — отбивался Ничко.
— Коля, водки мы тебе больше не дадим, — вынес резюме Македон и демонстративно налил только себе, мне и Володе.