Пока никто не обратил внимания на погибшую женщину, я подошел к ней и поправил юбку, скрыл ее позор. А сам сделал в памяти отметку: «Смерть может наступить в любой момент. Бояться ее не нужно, необходимо только быть к ней постоянно готовым». С тех пор я уделяю особенно придирчивое внимание чистоте своего нижнего белья, целости носков и состоянию ногтей. Мне не хочется, чтобы кто-нибудь неприязненно скривил лицо, глядя на мой труп, лежащий в дырявых носках и с нестриженными, грязными ногтями…
На мои звонки долго никто не открывал, хотя дверь была закрыта изнутри, значит, дома кто-то был. Наконец замок щелкнул, и Инга впустила меня в квартиру. Первым делом она забрала автомат, потом поздоровалась, и мы поцеловались. Зайдя на кухню, я обнаружил там растерянного, высокого, худого, несуразного человека. «Червяк» — возникла у меня ассоциация.
— Познакомься — это Симон, мы вместе работаем, — представила мне Инга своего визитера.
— Аркадий, — я пожал Симону его холодную влажную руку.
— Аркадий, я на секунду зашел за книгой, — почему-то начал оправдываться он.
— Ну хорошо, что зашел, давай выпьем.
Мне и в голову не приходили мысли о ревности. Не может же в самом деле Инга, имеющая почти совершенного, фактурного, интересного мужа, изменять ему с таким мутным, червеобразным существом неопределенного пола.
— Инга, а куда ты автомат дела? — спросил я.
Симон вздрогнул, рука его, держащая кофейную чашку, мелко завибрировала.
— Под кровать спрятала, — ответила мне жена. — А что?
— Я его в полицейский участок хотел сдать на выходные.
Военнослужащие, чтобы не таскать оружие с собой во время пребывания на отдыхе, могут сдать его в полицию под расписку. Симон истолковал упоминание об оружии по-своему и быстро ретировался.
— Аркаша, я ничего не собираюсь объяснять тебе по поводу Симона, — произнесла Инга, приняв агрессивную позу.
— Ну и не надо, дай лучше пожрать.
— Ах так?! В таком случае — я ухожу к маме! Инга ушла, громко хлопнув дверью, а я сдал автомат в полицию и поехал в гости к Борьке, там-то уж меня точно накормят.
Борька открыл дверь. Лицо у него было таинственное. Из кухни доносились возбужденные голоса. Здесь уже находились Сергуня с папой. «Плохо дело. Если Гофманы сидят здесь давно, шансов что-нибудь съесть практически не остается», — мысленно оценил я ситуацию.
— Давно они у тебя? — спросил я у Борьки.
— Давно, давно. Проходи и сиди тихо. У нас занятия по языку, — ответил Костенко.
За кухонным столом, как прилежные ученики, сидели отец и сын Гофманы. Перед каждым из них лежали тетрадки, грузные мужчины, пыхтя и отдуваясь, что-то в них записывали, старательно выводя буквы.
— Парикмахерская, — четко произносил Борька, делал паузу, чтобы ученики записали это слово и давал перевод: — Перукарня. Галстук — кроватка.
— Какой же это вы язык учите? — недоумевал я.
— Украинский, — ответил Костенко и надулся от гордости.
— Сергуня, а зачем вам в Израиле украинский язык? — еще больше удивился я.
— Мы в Канаду уезжаем, по хохляцкой линии, — объяснил мне вместо сына Толик.
— Батько, хватит тебе с этим москалем гутарить, — сделал Сергуня замечание отцу.
— Лук, — произнес Борька и постучал шариковой ручкой по столу, призывая учеников к дисциплине.
Гофман тряс поднятой рукой, сгорая от желания дать правильный перевод.
— Ну давай, — великодушно разрешил Костенко.
— Цибуля! — в экстазе выкрикнул Сергуня.
— Толик, а какое отношение к украинцам вы с сыном имеете? — допытывался я. — Вы ведь евреи.
— Тоже мне нашел маланцев. Мы стопроцентные хохлы, прямые потомки гетмана Мазепы.
— Гофман… Впервые слышу, чтобы у хохлов были такие фамилии, — усомнился я.
— Это для конспирации мы сократили, на самом деле мы Гофманько. Спроси у кого хочешь, это знаменитая львовская фамилия.
Борька в гневе бросил ручку на стол.
— Вот вечно эти москали мешают нашему национальному самоопределению и возрождению украинской культуры. Только начали люди родной язык вспоминать, является кацап и срывает урок!
Мы сели перекусить. За трапезой выяснилось, что Сергуня с папой, готовясь к отъезду в Канаду, занимались не только изучением языка. По вечерам, после работы, они ходили с баллончиком краски в безлюдных районах и писали на стенах провокационные лозунги типа: «Хохлы — вон из Израиля!», «Украина — говно!», «Бей хохлов — спасай жидов!». Потом они вставали под этими надписями, делали угрюмые, страдальческие лица, а Анжелика их фотографировала, ослепляя мощной вспышкой японского фотоаппарата, который они взяли у меня напрокат.