«Ведь груз на шее. Еще один. Если что-то ждет нас внизу, то будет только мешаться. Что же с ней делать? Или от обоих избавляться? Бросить? Усыпить? У… убить? Ведь двойной груз, а мне о другом надо думать, о цели. Что же они, не понимают, каково мне?».
Михаэль напомнил себе опять, кто теперь глава экспедиции.
«Я. Я сам. Для меня важна цель — щит. Все остальное — средства к ее достижению. Я принесу людям щит, и люди вновь начнут верить в Утереила».
Сердце у монаха екнуло.
«А почему поверят? Что они увидят — свет, белый огонь на зачарованных предметах. Какая тут связь с Богом? Никакой. Но не возвращаться же после всего назад?»
От жары Михаэля начало тошнить. Он поднялся и стал наспех, судорожно раскручивать сферу отторжения.
— Зайди внутрь, — крикнул наемнику монах.
Воздух сделался прохладным, затем и вовсе ледяным. Мужчины расслабились, и даже Офелия как-то притихла.
Михаэль собрался с мыслями.
— Я не смогу долго держать это. И лечить тебя, и следить за ней, и исследовать то, что впереди…
Он хотел закончить словами «вам нужно остаться», но не находил в себе достаточно решительности.
— Так оставь, — Коряга пожал плечами, — оставь нас и дальше иди сам.
— Кири? — заплакала Офелия. — Кири, с-сестренка, почему так темно?
— Один из вас будет нужен мне, чтобы нести щит, — взгляд монах сделался виноватым. — Лучше ты.
Лицо наемника помрачнело.
— Ты хочешь оставить ее одну? — указал он на девушку. — Слепую? В темноте? В этой печке-лабиринте?
Михаэль неуверенно кивнул.
— Наша ведь цель щит, а мы ведь вернемся за…
— К-Кири, почему ты молчишь? К-кири, где ты?
— Если нет щита? Если погибнем по дороге? — Коряга усмехнулся. — Хорошо, дойдем до щита, найдем. А дальше? Как ты его возьмешь? Ты флягу не поднял, а щит? Как? Ты сам это знаешь? А она все это время тут бродить в одиночестве будет и сходить с ума, и себя забывать!
Взгляд Михаэля посерьезнел.
— Я проведу ритуал крови. Заберу твою душу и вселю в тело четвертого стража…
«Если мы его найдем. Если получится. Если соображу, как.
Опять эти „если“…»
Коряга долго и чуть удивленно рассматривал монаха, затем улыбнулся.
— Потому что проклятие необратимо, и мне все равно умирать?
— Потому что я не знаю другого способа, — взгляд монаха переменился. — Ты видишь? Видишь тоже, что и я?
— Что? — Коряга бестолково завертел головой. — О чем ты?
— Руда. Здесь повсюду руда.
Она и в самом деле была повсюду. Та червленая руда, которая считалась исчезнувшей три века назад, и Михаэль чувствовал жуткое раздражение. Вся легенда о стражах рассыпалась на лживые куски, отчего еще больше хотелось дойти до конца — словно назло себе, назло старым убеждениям.
«Где тут правда?»
Туннели делались уже, и приходилось сутулиться, а то и ползти на ободранных коленях, как в монастырские подвалы за понюшкой табака. У монаха начало ломить поясницу; от заклятий таяли силы, от мыслей об испуганной Офелии, что бродила там, позади, в вечной темноте и забвении, — уверенность. Или вера?
Михаэль протиснулся боком в очередной проход, и с испугом почувствовал жар — сфера таяла. Михаэль проверил вязь — нити не порвались, но в самой структуре силовых линий нечто менялось, будто менялся… сам мир?
Михаэль пополз вперед — теперь на животе: проход завалило почти до потолка, и встать было уже невозможно. Сзади пыхтел Коряга, и монах запоздало подумал об исцелении — оно ведь тоже теряло силу.
«А проклятие?»
Быстрее и быстрее; обдирая, сжигая кожу и кости о раскаленные угловатые камни, пробирался вперед монах. В глазах темнело, сердце ходило ходуном, и зудела трусливая мысль: «Куда, куда? Не лучше ли вернуться?». Михаэль дважды терял сознание, затем полз дальше. В голове все путалось, руки почернели. От земного жара высыхала и больно трескалась кожа на лице.
Вдруг воздух изменился. Михаэль просто не поверил, когда раны освежил холодный ветерок, и свет, обморочный, тусклый, как тот, что провожает людей в последний путь, заструился в конце лаза.
Монах потянулся навстречу. Проход расширился и покрылся инеем, а затем и вовсе выбросил Михаэля в студеную тайгу. И был ультрафиолетовый закат над хребтами, и чистый воздух, и тела, тела, тела — усеивали площадку перед входом.
Михаэль сел на колени, набрал пригорошни снега и вытер обгорелое лицо. Кожу щипало, руки деревенели, но нестерпимый жар уходил.
Сзади послушался шум, и вылез бледный, донельзя взмыленный Коряга. Одной руки у него не стало, но лицо быстро свежело, быстро розовело и еще быстрее оживало на ледяном ветру.