— Господин штандартенфюрер! — встревоженно прокричал Шульце.
Но фон Доденбург не двигался. Трещина появилась и на другой стороне деревянного креста. С расколотой груди Иисуса вниз упал кусок дерева. Вся структура зашаталась, вниз густо посыпалась пыль. Еще один снаряд ударил в основание креста. Обезглавленная фигура Иисуса Христа полетела на землю. В следующую секунду вниз рухнул и сам крест.
— О, тысяча чертей! — завопил Шульце и потянул зачарованного фон Доденбурга за руку. — Пошли, господин штандартенфюрер, а не то будет уже поздно, и вы будете смотреть, как растет картошка, уже снизу, из-под земли!
Когда фон Доденбург побежал вместе с Шульце к своему танку под грохот непрерывной американской канонады, то им овладело ощущение, что разрушение огромного креста символизирует крушение всех их надежд.
Глава вторая
Пока битва за Голгофу продолжалась с переменным успехом и для той, и для другой стороны, в осажденном Аахене начались расстрелы. Это произошло после того, как во второй неделе октября, в тот момент, когда, казалось, падавший на Аахен пронзительный холодный дождь никогда не прекратится, генерал-майор полиции Дегенхардт Доннер вызвал из Кельна специальную группу гестапо.
Они прибыли в осажденный город в своих зеленых кожаных плащах, спускавшихся почти до щиколоток. В их ртах блестели золотые зубы, которыми полицаи жевали дешевые десятипфенниговые сигары. С приездом гестаповцев в Аахене воцарился страх.
— В городе полно капитулянтов, дезертиров и мародеров, — проинструктировал блюстителей порядка Доннер, поглядывая на их лица, с которых давным-давно исчезло всякое чувство жалости. — Расстреляйте как можно больше подобных типов, без малейшей жалости.
Первыми жертвами стали старая пожилая женщина, набравшая в развалинах домов мешок угля для обогрева собственного жилища; бледный костлявый дезертир из батальона, укомплектованного призывниками с желудочными расстройствами; ребенок, который нетвердой детской рукой вывел на стене мелом слова: «Сдавайтесь сейчас, пока еще есть время». Они пришли и к священнику, который осмелился во время проводимого в одном из подвалов богослужения попросить у Господа прощения за «бесчеловечное отношение человека к человеку». Всех их схватили, заставили прослушать ритуальные слова, начинавшиеся с фразы: «Во имя фюрера и немецкого народа, этот специально созданный суд приговаривает вас», после чего они были торопливо застрелены во дворе штаб-квартиры Доннера, располагавшейся в отеле «Квелленхоф» на окраине Аахена.
Но и этого было недостаточно для искалеченного бригадефюрера Доннера — для «безбожного дьявола Доннера», как со страхом и ненавистью называли его прятавшиеся в подвалах и среди развалин жители Аахена. Он стал лично участвовать в самих расстрелах, мотивируя это необходимостью контролировать расход ценных патронов, — чтобы на одного расстрелянного тратилось никак не больше одной пули.
Вместе с гестаповцами генерал Доннер неустанно рыскал по городу, выискивая несчастных, которых можно было бы расстрелять, и цинично исходя при этом из той посылки, что не будет особой беды, если при этом придется расстрелять и невиновного, — в любом случае такая казнь послужит хорошим уроком и устрашающим примером для всех «паникеров и трусов», для всех этих «грязных предателей-католиков». Во время одного из своих кровавых рейдов по Аахену Доннер наткнулся на армейского капеллана, служившего в одном из батальонов, составленных из негодных к строевой службе. Вместо военного мундира служитель церкви был одет в обычное священническое облачение.
— Иди сюда, святоша, — заревел бригадефюрер. — Почему ты сейчас не со своим батальоном?
При виде Доннера и его подручных, угрожающе поигрывающих своими автоматами, лицо священника исказилось от невольного ужаса.
— Но, генерал, — залепетал он, — я только что сопровождал транспорт раненых солдат из моего батальона в полевой госпиталь. Командир батальона специально приказал мне…
— Пристрелите его, — коротко бросил Доннер и, не говоря больше ни слова, повернулся спиной к позеленевшему священнику.
Другой жертвой расстрельной команды «дьявола Доннера» стала некрасивая дурочка. Она сидела на куче мусора, в который после бомбежки превратился ее дом, глядя в никуда. Ее ноги были широко расставлены, и над старыми черными чулками виднелась полоска белой кожи.