Курсант, привязанный в кабине ремнями, никак не мог выбраться из горящей машины.
На какое-то мгновение все словно замерли, только Петелин ринулся к готовому вот-вот взорваться самолету и выволок из огня парня. Курсант был "чужой" - не только из другой группы, но из другой эскадрильи. Курсант обгорел довольно сильно, Петелин значительно меньше.
Начальник школы навестил пострадавших в санчасти. Курсанту с И-15 сказал несколько ободряющих слов, а у Петелина спросил:
- Ну, чего хочешь, герой? Проси. Тебе положено.
- Вы же знаете, товарищ полковник, чего я хочу...
- А ты упрям, - рассердился начальник училища. - Я же сказал: в строевую часть мы уедем вместе. А за мужество, находчивость и так далее в приказе складнее будет написано - снимаю с тебя ранее наложенное взыскание. И будь рад!
- Служу Советскому Союзу, - не особо бодро ответил Петелин.
Вот так вспоминалось мне прошлое, вызванное в памяти встречей с сыном Пепе - Игорем Петелиным.
На фронте я был ведомым Пепе и как мог охранял его: ведомый - щит героя. Это значит хоть умри, но заслони командира, что бы ни случилось, не дай ему погибнуть. Ты в ответе за его жизнь...
Теперь жизнь Пепе перешла в его сына.
Не знаю, хранят ли архивы Военно-Воздушных Сил служебные характеристики, наградные листы, представления к очередным воинским званиям на всех летчиков - живых и мертвых; не знаю, возможно ли разыскать личное дело гвардии капитана Петра Максимовича Петелина, однако и без документального подтверждения могу представить, что записано в его аттестациях и что опущено.
Техника пилотирования, разумеется, оценена на "отлично", что-что, а это Пепе умел - оторвать машину от взлетной полосы, поджать ноги в купола и, набрав скорость, начать стремительный рисковый пилотаж в непосредственной близости от матушки-земли; он великолепно чувствовал летательные аппараты и мог безо всякого труда пересесть с Як-7 на Ла-5, с Ла-7 на "Аэрокобру".
И знание материальной части оценено, конечно, высоко. Петелин не только хорошо сдавал зачеты по специальным дисциплинам, но ему было интересно докапываться до всяких технических тонкостей, и, если у него была хотя бы малейшая возможность задержаться на аэродроме, он всегда работал со своими механиками. Никогда и никому Пепе не говорил: "Не будешь знать матчасти, убьешься!" - но всегда с удовольствием рассказывал, как ему удалось по странному поведению стрелочки масляного манометра установить опасный дефект двигателя, и как инженер не хотел верить диагнозу летчика, и как растерялся, когда двигатель вскрыли, и он, Петелин, оказался прав!..
И стрелковая подготовка его расхвалена, да и как не расхвалить, когда он сбил одиннадцать самолетов противника лично и шесть в группе... Но не только пятерки в его характеристиках.
Уверен, записано: "Имели случаи проявления недисциплинированности, нетактичного поведения со старшими, самоуправства..." Расшифрованы или не расшифрованы эти нелестные "отдельные случаи", сказать затрудняюсь, но пояснить могу.
Петелин зашел в штабную землянку после четвертого боевого вылета, выполненного в тот день, увидел - сидит на нарах младший сержант Галя Кожевникова, оружейница, шмыгает носом и отворачивается, стараясь скрыть слезы. Галя прибыла в часть за неделю до этого и была назначена оружейницей в звено управления полка. Совсем еще девчушка, хорошенькая, застенчивая, она приглянулась многим. Ничего более существенного сказать о ней Петелин пока не мог. Спросил:
- Ты чего, "щелчок"?
- Так.
- Обидели?
- Пристает...
- Кто?
- Старый этот, лысый... подполковник...
- Ясно. Не плачь. Больше не будет, беру на себя.
Петелин разыскал начальника связи, отозвал за капонир и сказал несколько слов. Каких именно слов, история не сохранила, но механики хорошо запомнили, как выскочил из-за капонира начальник связи - красный и весь в поту, а некоторые, самые дальнозоркие, клянутся, что и с подсвеченным глазом. Кажется, он пожаловался начальнику штаба и грозился написать рапорт, но тот отговорил связиста:
- О тебе ведь, а не о Петелине слава по всей дивизии пойдет, ну скажи, на черта тебе такая честь? Тоже мне Дон-Жуан...
Когда я потом спросил у Петелина, знал ли он тогда или хотя бы надеялся, что со временем Галина Кожевникова сделается Галиной Михайловной Петелиной, матерью Ирины и Игоря, Пепе искренне удивился и фыркнул:
- Да что я, хиромант какой-нибудь? Откуда я мог это знать?
Старшина эскадрильи доложил Петелину, оставшемуся за комэска, что личный состав подразделения завтракал без сладкого чая, так как "какой-то гад смахнул тарелку с сахаром, выставленную на раздаче".
Петелин пропустил все неуставные слова мимо ушей и очень разволновался:
- Выходит, свой взял? Говоришь, в столовой никого из другой эскадрильи не было? Свой! На кого думаешь, старшина?
- Не могу знать.
- Почему не можешь? Обязан, не имеешь права не знать!
И приказал выстроить эскадрилью. Речь исполнявшего обязанности комэска Петелина передать печатно невозможно, но это было еще не худшее. Почему он ринулся вдруг к сержанту Кремневу и приказал тому вывернуть карманы, никто не понял, но все услышали:
- Не буду я карманы выворачивать, не имеете права... - Это сказал Кремнев.
- Не будешь? Будешь! - И, прежде чем сержант успел ответить, полоснул отточенным как бритва парашютным ножом по одному карману, по другому, по третьему. - У своих!.. Разменялся на тарелку сахара... Ступай в спецчасть и доложи, кто ты есть. Все свободны...
И опять мудрый начальник штаба уговаривал на этот раз Петелина:
- Ну а если бы ты ошибся, если бы не посыпался из этой свиньи сахар, ты понимаешь, чем такое чепе для тебя обернулось бы? На подчиненного с ножом...
- Посмотрели б вы, как у него глаза суетились, так не засомневались бы...
- Чего ты хочешь? Судить Кремнева? Позор на весь полк принять? Воровство ведь. Подумай, какая по армии слава разнесется?..
Кремнев отсидел на гауптвахте и вернулся в эскадрилью. Петелин вызвал его и сказал:
- Простил тебя начальник штаба, не я. Понятно? Еще украдешь хоть коробок спичек, пристрелю.
С перепугу или по каким-то более тонким соображениям Кремнев незамедлительно доложил начальнику особого отдела об угрозе капитана Петелина. И только из снисхождения к его боевым заслугам Пепе наказали сравнительно легко - задержали присвоение очередного воинского звания и записали в характеристику: "Имели случаи самоуправства и превышения власти".
Но для чего вспоминать об этом теперь, когда Пепе нет, когда приукрашенный его портрет висит в летной комнате Испытательного центра, когда мемуаристы-авиаторы, верные древнему закону - о мертвых только хорошее или ничего - вспоминают бои, победы, вынужденные посадки Петра Максимовича Петелина, его завидное неизменное хладнокровие, выдержку, железное самообладание?..
Мне идти к Игорю, и не могу я нести с собой голубовато-розовый портрет его отца. Если мальчишка и не учует подделки, скажем, по молодости лет и неопытности, то петелинская кровь, что течет в нем, должна взбунтоваться. И потом: то, что можно простить мемуаристам, старающимся возвысить своих героев, заставить их сиять в веках, мне непростительно - я ведь его ведомый, а дело ведомого сохранить командира живым и невредимым. Невредимым!
В ШКОЛЕ И ДОМА
Игорь проснулся раньше, чем прозвенел будильник, и сразу скосил глаза на пыльно-зеленую обивку стула, стоявшего в изголовье кровати. Так и есть: брюки наглажены и аккуратно перекинуты через спинку, рубашка сложена по всем правилам и тоже на спинке, а на зеленом сидении белым горбиком, словно палатка среди поля, торчит бумажка. И так каждый день, с тех пор как Ирина взялась за его воспитание лично. "Вот не буду читать, - подумал Игорь, - надоело!" - и тут же потянулся за запиской.