— Но наши газеты не устают повторять, что русские расстреливают всех пленных без разбора и без суда!
— В лживости геббельсовской пропаганды вы сможете удостовериться на собственной судьбе. Повторяю: мы не расстреливаем пленных. Виновных в злодеяниях передаем строгому суду. Если вы не принимали участия в расправах над советскими пленными и мирными жителями, то будете дожидаться конца войны в лагере для военнопленных.
Пленный смотрел на следователя не отрываясь. Ему, видимо, очень хотелось поверить услышанным словам. Но глубоко вкоренившаяся в его сознание нацистская пропаганда не давала этого сделать.
— Продолжайте!
— Повторяю: из вашей страны я уехал довольно давно. Вместе со мной уехала и семья моего тестя, бывшего директора иностранной концессии в Советской России, представителя «Союза немцев, выходцев из СССР». В Германии мы открыли контору по пересылке посылок в вашу страну для немцев-колонистов на Волге и близ Одессы. Наш союз «Фербен дер Русланд Дойчлан» был призван помогать немцам, проживавшим у вас, сохранить немецкую культуру вдали от родины...
— И распространять в СССР национал-социалистическую пропаганду! — добавил я.
Известие о том, что на станции Котельниково находится немецкий эшелон со стратегическим оружием, а также оставленные врагом при спешном отступлении склады с продуктами питания, было неожиданным.
— Не удивляйтесь,— сказал мне представитель Ставки Верховного Главнокомандования.— Наш бросок был столь сильным и мощным, что враги бежали в панике, забыв не только о своих складах. Хорошо бы все это своевременно взять под охрану.
Морозным декабрьским утром водитель «эмки» Михаил Шевченко доложил, что машина готова.
Вместе со мной выехали Петраков и Грошев.
Машина шла по изрытой гусеницами и воронками дороге, то и дело подскакивала на ухабах, проваливалась в ямы, утопала в снежных заносах. Мой бессменный и верный водитель машины вел «эмку» мастерски, лишь изредка чертыхаясь, когда мы въезжали в очередную яму.
— Еще пара часов, и в Котельниково прибудем,— сказал он.
Вокруг лежала степь без конца и края, кое-где перерезанная балками. То и дело на обочине встречалась брошенная врагами при отступлении техника — автомашины, танки, подводы, разбитые пушки. Всюду виднелись закоченевшие трупы в запушенных снегом грязнозеленых шинелях.
Светлело медленно. Небо было низким, свинцовым. Михаил Шевченко внимательно всматривался в разорванный светом фар полумрак.
— Позавтракать успели? — спросил я товарищей.
— Перекусил,— ответил Грошев.
— Некогда было,— добавил Петраков.— Приедем в Котельниково, там поем. Захватил кое-что из «помощи союзников».
Говоря о «помощи союзников», Иван Тимофеевич имел в виду яичный порошок, который американцы присылали нам из-за океана.
— Свет впереди,— доложил Шевченко.
— Значит, уже прибыли.
— Да нет,— сказал водитель.— До Котельниково еще километров пять, не меньше. Не похоже, что это огни домов. К тому же не может быть в домах электричества А это именно электрический свет. Похоже на огни фар автомашины.
— Ну и зрение у тебя, Миша! — похвалил я водителя, всматриваясь в непроглядный серый сумрак.— Лично я ничего не вижу.
Но минуло несколько минут, и все пассажиры нашей «эмки» удостоверились в Мишиной правоте: впереди действительно показались огни, которые, как иглы, рассекали полумрак.
— Стой! — приказал я Шевченко, но и не дожидаясь приказа, наш водитель затормозил.
Из молочной пелены впереди выплыла машина с высокими бортами. Мотор ее гудел натужно.
Неожиданно нас качнуло. Это Михаил Шевченко резко повел машину вбок и стал разворачиваться.
— Ты чего?
— Немцы! — выдохнул Шевченко.— Напоролись! Еще чуть-чуть, и прямо к ним в лапы попали бы!
Шевченко погнал «эмку» в степь. Машина шла целиной, по бездорожью.
— А не ошибся? — спросил я Мишу.
— У меня глаза, как у кошки, и в темноте все видят. Наметанный, как говорится, глаз. Не то немцы, не то румыны: точно сказать не берусь, ошибиться боюсь...
Миша Шевченко работал на моей машине с первого дня Сталинградской битвы. Водителем он был умелым, машину любил. Миша не ошибся: по дороге навстречу нам двигались румынские части. Шли они на Сталинград. Об этом мы узнали позже, когда благополучно вернулись к нашему командному пункту.
— Неужели были в Котельниково? — встретили нас недоуменными вопросами.
— Почти,— ответил я.
— Но в Котельниково вступил Манштейн! Обстановка изменилась: нам пришлось отступить.
Оказывается, в соответствии с указанием германского верховного командования для деблокирования армии Паулюса фельдмаршал Манштейн создал ударную группировку в районе Котельниково и Тормосино. Для усиления группы армий «Дон» из Франции и с различных участков советско-германского фронта к Волге было переброшено около десяти танковых и пехотных дивизий. В их числе были 6-я (одна из лучших в германских вооруженных силах), 23-я и 17-я танковые дивизии, отдельный танковый батальон, две румынские кавалерийские дивизии.
Манштейн спешил. И чтобы ускорить события, чтобы скорее прийти на помощь Паулюсу с его окруженной армией, он начал операцию силами одной котельниковской группировки, которая имела 200 танков (в том числе тяжелых «тигров») и много самоходных орудий.
Несколько дней Манштейн со своей группой армий «Дон» неудержимо и упорно двигался к Сталинграду, стремясь ударом извне прорвать кольцо окружения и соединиться с армией Паулюса. До окруженной 6-й армии его отделяло не более 40—50 километров.
«Передовые части 57-го танкового корпуса,— вспоминал после войны Манштейн,— уже могли видеть на горизонте зарево огня Сталинградского фронта».
По радио Манштейн отдал приказ Паулюсу приступить к прорыву кольца навстречу своей котельниковской группировке.
Чтобы сорвать планы врага и удерживать кольцо окружения, советское командование на время отложило ликвидацию 6-й германской армии и бросило 2-ю гвардейскую армию навстречу рвущемуся к Сталинграду Манштейну. Одновременно Ставка внесла изменения в план операции «Сатурн». Свой главный удар советские войска перенесли на юго-восток, чтобы разгромить врага на Среднем Дону и выйти в тыл тормосинской группировке врага. Вынужденная принять бой, тормосинская группировка врага начала терять свою ударную силу.
С 23 на 24 декабря наши танкисты скрытно вышли к немецкой фронтовой базе в Тацинской, где находился большой вражеский аэродром и должны были стартовать боевые тяжелые транспортные самолеты в район Сталинграда. Налет танковой бригады был неожиданным и стремительным. Советские танки разбивали хвостовые части самолетов, стрелки тем временем били из пулеметов по моторам.
Вот что писал спустя десятилетие один из уцелевших в тот день в Тацинском немецких асов:
«Утро 24 декабря. На востоке брезжит слабый рассвет, освещающий серый горизонт. В тот момент советские танки, ведя огонь, внезапно врываются в деревню и на наш аэродром. Самолеты сразу вспыхивают как факелы. Всюду бушует пламя. Рвутся снаряды, взлетают в воздух боеприпасы. Мечутся грузовики, а между ними бегают отчаянно кричащие люди. Кто же даст приказ, куда направиться пилотам, пытающимся вырваться из этого ада?.. Начинается безумие... Со всех сторон выезжают на стартовую площадку самолеты. Все это происходит под огнем и в свете пожаров. Небо распростерлось багровым колоколом над тысячами погибающих, лица которых выражают безумие. Вот один «Ю-52», не успев подняться, врезается в танк, и оба взрываются со страшным грохотом в огромном облаке пламени. Вот уже в воздухе сталкиваются «юнкерс» и «хейнкель» и разлетаются на мелкие кусочки вместе со своими пассажирами. Рев танков и авиамоторов смешивается со взрывами, орудийным огнем и пулеметными очередями в чудовищную симфонию. Все это создает картину настоящей преисподней».