Рядом с ним, держа в холеной руке бокал с двойным мартини, стоял розовощекий и седовласый Лоуренс Игнейшус Тигью, президент профсоюза рабочих алюминиевой промышленности Америки, насчитывающего за миллион членов и входящего в АФТ/КПП[7]. Интересно, подумал я, пользуется ли он и теперь синькой[8]? Пять или шесть лет назад, в ходе очередной профсоюзной свары, один из его оппонентов провел меня в номер Тигью в «Уолдорфе» и, мрачно улыбаясь, показал мне на полочке в ванной флакончик с синькой. Он клялся, что президент регулярно ею пользуется, но не нашел убедительных доводов, чтобы уговорить меня написать об этом в газете. Собственно, я не видел ничего плохого в том, что человек желает ходить с седыми волосами.
— Вы знакомы с сенатором Кихоулом... — улыбнулась миссис Уинго.
— Добрый день, сенатор.
— Рад тебя видеть, Фил. — И мы обменялись рукопожатием.
— ...и с Лоуренсом Тигью.
— Привет, Ларри.
— Как хорошо, что ты приехал, Фил. — Он поставил бокал и сжал мою правую обеими руками.. — Просто прекрасно.
Я, конечно, выразил свою радость по поводу встречи с ним и повернулся к третьему мужчине, державшемуся чуть отстраненно как от сенатора, так и от профсоюзного босса. Только его зеленые глаза шевельнулись, когда я посмотрел на него. Сначала они остановились на моем лице, затем двинулись вниз, ощупывая галстук, пиджак, брюки и туфли, вновь поднялись и уставились в точку, на дюйм выше моей левой брови. Я едва подавил импульс коснуться этой точки рукой и проверить, сильно ли прогнулась кость.
— Председатель нашего исполнительного комитета, — услышал я голос Фрэнсис Уинго. — Уинфилд Спенсер. Мистер Спенсер, мистер Сент-Ив.
Двигался мистер Спенсер с явной неохотой, производя впечатление, что перемещение в пространстве как всего тела, так и его частей дается ему очень нелегко. Он вытянул перед собой правую руку, и я пожал ее. Ответного пожатия я не ощутил. Ладонь и пальцы остались застывшими, когда я то ли прожимал, то ли массировал, то ли гладил их. Во всяком случае, я постарался как можно скорее убрать руку.
— Добрый день, мистер Спенсер.
— Добрый день, мистер Сент-Ив, — пробормотал он, опустив глаза, отвернулся и, оперевшись локтями о стойку бара, начал изучать этикетки стоявших под зеркалом бутылок.
Одно лишь упоминание такого сочетания имени и фамилии, как Уинфилд Спенсер, заставляет взглянуть на него дважды, кто интересуется деньгами, и трижды, если объект интереса — власть. Даже в августе он носил серый костюм-тройку из толстой ткани, сшитый то ли недавно, то ли в 1939 году. Исходя из материала и фасона, дать точный ответ я бы не рискнул. Волосы его обильно тронула седина, постригал он их, похоже, сам, но результата добился весьма и весьма посредственного. Баков не было, а на затылке волосы заканчивались волнистой линией, не доходящей на дюйм или около того до белого воротничка. В промежутке тут и там виднелись отдельные островки волос, мимо которых проскользнула его бритва или ножницы.
Долгие годы Спенсер старался создать себе репутацию человека скромного, но в то же время отталкивающего. Последнему в немалой степени способствовала его некрасивая физиономия, причем некрасивая не от природы, а по желанию хозяина: вечно поджатые губы, нахмуренный лоб и выпяченный вперед подбородок.
И мне с трудом верилось, что во время войны этот летчик Королевских ВВС Канады сбил девять «мессершмиттов». И уж тем более не укладывалось у меня в голове, что он входит в пятерку или шестерку самых богатых людей нации.
Состояние Спенсера брало начало в середине XIX века. Попервоначалу это были угольные шахты Пенсильвании. Потом к ним добавились золото и серебро Колорадо, медь Монтаны, железные дороги, нефть Техаса, Оклахомы и Калифорнии, а потом уран Юты. Теперь же гордость финансовой империи Спенсера составляли нефтеперерабатывающие заводы, флотилия танкеров и банк в Вашингтоне, депозиты которого, в том числе многомиллионные пенсионные фонды профсоюза рабочих алюминиевой промышленности, позволяли покупать акции самых прибыльных предприятий страны. И банк Спенсера следил, чтобы они и далее оставались прибыльными, вводя в состав директоратов своих представителей.
Окончив Принстон в 1939 году, в сентябре Спенсер поступил на службу в канадские ВВС. К концу лета 1942 года, когда его подстрелили над Проливом, он, как уже упоминалось выше, сбил девять немецких самолетов. Его отправили в Штаты то ли из-за ран, полученных в последнем бою, то ли, как говорили некоторые, из-за психологического шока.
С той поры главной заботой Спенсера стали: собственная анонимность, семейное состояние и искусство. Именно искусство свело его с Амосом Култером. В начале пятидесятых годов на аукционе «Сотбис» выставили на продажу картину Матисса. Доверенные лица Спенсера получили указание приобрести ее. С тем же намерением прибыл в Лондон и Амос Култер. Но деньги Култера не могли идти ни в какое сравнение с состоянием Спенсера. Последний приобрел картину Матисса, но, узнав, до какой ставки дошел Амос Култер, приказал уложить картину в ящик и отослал Култеру без короткой записки или хотя бы визитной карточки.
В результате мужчины стали друзьями, во всяком случае, близкими приятелями, ибо Спенсер утверждал, что друзей у него нет и быть не может. Култер входил в число трех десятков человек, удостоившихся чести лицезреть коллекцию Спенсера, размещенную в специально выстроенной и бдительно охраняемой галерее в его поместье близ Кэрринтона, что в штате Виргиния. По слухам, у Спенсера была прекрасная подборка постимпрессионистов. Но, несмотря на достаточно теплые отношения с Амосом Култером, потребовалось три телефонных звонка, в том числе и от президента, чтобы Уинфилд Спенсер согласился возглавить исполнительный комитет музея Култера.
Все это я вспоминал, стоя между сенатором и профсоюзным деятелем и слушая вполуха их разговор о состоянии дел в профсоюзе. Фрэнсис Уинго тем временем тихим голосом что-то втолковывала Спенсеру, который все еще разглядывал этикетки. Когда же бармен поставил передо мной полный бокал, я повернулся к сенатору Кихоулу.
— Как прошла сессия?
— Ужасно. — Он печально покачал головой. — Но, с учетом того, кто сидит у нас в Белом доме, даже лучше, чем я ожидал.
— Надо дать ему время, — вставил Тигью.
— Ради чего?
Тигью осторожно провел рукой по серебристым волосам, обдумывая ответ.
— Он собрал вокруг себя хороших людей.
— То же сделал и Цезарь.
— Как ты думаешь, есть у меня время выпить еще мартини? — Тигью печально посмотрел на пустой бокал.
— Не знаю, — покачал головой сенатор. — Почему бы тебе не спросить у Бога?
И в ту же секунду Бог или Уинфилд Спенсер отвернулся от Фрэнсис Уинго.
— Думаю, мы можем начинать, — и медленно двинулся к прекрасно сервированному столу и занял место во главе, не дожидаясь, пока сядет Фрэнсис Уинго.
Я заметил, что ходит Спенсер чуть прихрамывая, Лоуренс Тигью оказался более джентльменом. Отодвинул стул для миссис Уинго, по левую руку от Спенсера, помог ей усесться. Я в итоге оказался рядом с ней, сенатор и Тигью — напротив.
Четверо из нас получили на ленч вполне съедобные блюда: жареную баранину, зеленый горошек, молодой вареный картофель и салат. Бармен, он же официант, обслуживал нас и, кажется, подмигнул мне, выкладывая на тарелку Спенсера два яйца, сваренных вкрутую, и шесть крекеров. Рядом с его тарелкой появился стакан топленого молока.
За ленчем мы главным образом молчали. Спенсер ел не торопясь, мерно двигая челюстями, а доев, указательным пальцем стряхнул на скатерть несколько крекерных крошек, упавших ему на жилетку. Как я понял, этот жест означал переход к деловой части нашей программы.
— Мы начнем, когда подадут кофе, — взгляд его не отрывался от пустой тарелки.
В мгновение ока тарелки исчезли со стола, нам подали кофе, а я закурил. Единственный из всей компании.
Спенсер поднял голову, и его зеленые глаза уставились в воображаемого гостя, сидящего на другом торце стола. По тону Спенсера чувствовалось, что гость этот не блещет умом.