Отовсюду - из плавильни, из каменоломни, из кузнечных сараев - стягивались к повозкам рабы. Пронырливый Полморды подслушал разговор старшего обозного со стражниками. Вернулся, громко зашептал:
- Ну, дела! Царь Аргантоний умер!
Весть мигом облетела ущелье. Рабы заволновались.
- Как же теперь? Он хоть кормил нас…
- Может, в Тартесс отпустят?
- Жди, отпустят тебя! Прямо к покойнику!
- Сынок-то Аргантония давно помер, не дождался очереди. Кто ж теперь царем будет?
- Кто будет царем? - все громче раздавались голоса.
Расталкивая рабов, из толпы вышел Молчун. Главный над стражей недоуменно посмотрел на него. Молчун выпрямился, сказал:
- Я - царь Тартесса. Везите меня в город.
Гребень над шлемом главного заколыхался.
Коротко размахнувшись, главный ударил Молчуна между глаз. Старик упал мешком на каменистую землю. Под гогот рабов и стражников («вот так царь объявился!») Горгий оттащил Молчуна в сторону. Опустился на корточки, затормошил старика, как бы невзначай стянул рубище с его левого плеча. Под выпирающей ключицей был тускло-синий знак - трезубец с широко расставленными остриями. Молчун перехватил напряженный взгляд Горгия, забормотал что-то, поправил на плече одежду. Медленно стал подниматься. По его изжелта-седым вислым усам растекалась струйка крови.
- Эхиар! - прошептал Горгий ему на ухо.
Молчун тихонько засмеялся. Глаза его были безумны. «Еще больше, - пробормотал он, - еще немного, еще… и тогда конец…». Сутулясь, ни на кого не глядя, он побрел к своему сараю.
Диомед дернул Горгия за руку.
- Слыхал, хозяин? Говорят, наш друг Павлидий стал царем.
- Отвяжись…
Горгий озирался, отыскивая Тордула. Он протолкался вперед, но тут стражники двинулись, наставив копья, на рабов. Толпа притихла.
- Эй, вы!-заорал главный над стражей.- Разобраться по дюжинам! Порядок забыли, пища червей? Начать погрузку! Во славу Павлидия, царя Тартесса, Ослепительного!
Горгий таскал к повозкам тяжелые связки мечей и секир. Стражники сегодня прямо озверели, гоняли рабов, дух не давали перевести. Горгий все посматривал, не видно ли Тордула. Не терпелось ему рассказать про тайный знак на груди Молчуна. Куда запропастился Счастливчик? Ни у повозок, ни в оружейном сарае его не видать. Может, дрыхнет где-нибудь за горном, в тепле? С него станется.
Вечером в сарае к Горгию подсел Полморды. Его так и распирало от новостей.
- Ну, горбоносый, - затараторил он, - дела творятся!..
- Постой, - прервал его Горгий. - Ты дружка моего, Счастливчика, не видел? Куда он исчез?
- Счастливчик? Ме-е! - жизнерадостно проблеял Полморды. - Уехал твой Счастливчик с обозом в город Тартесс.
- Как это уехал? - растерянно переспросил Горгий.
- А так, сел рядышком со старшим обозные - и будь здоров. Сам видел. А перед тем он с самим Индибилом разговаривал, запросто, вот как я с тобой. Сам видел. Счастливчик! Полморды повздыхал, поскреб в голове. - Должно, уже в городе он. Мне бы так.»
Тоскливо стало Горгию от этой вести. Вот тебе и Тордул. Бедовали вместе, а вырвался юнец на волю - и его, Горгия, из головы вон. Видно, сильный у Тордула заступник в Тартессе…
- …Успел со знакомым возчиком перекинуться,- продолжал меж тем Полморды.- Карфаген, говорят, пошел на нас войной!
- Правильно! - проворчал Диомед, прислушивавшийся к разговору. - Я бы на вас все, какие есть, государства напустил, чтоб от вашего Тартесса одна пыль осталась.
- Но-но! - Полморды помигал на матроса.- Ты что же это?.. За такие слова, знаешь… Я честный гончар, не слыхал я твоих слов.
- Давай дальше, - сказал Горгий. - Значит, война?
- Война! Ихние корабли подступились к самому Тартессу. - Полморды взял себя за нос, мучительно сморщился. - Не припомню только: то ли наши их побили, то ли они наших… И еще он говорил… Ага! Будто Карфаген захватил какой-то город.
- Это какой же?
- Да вот, из головы выскочило… Будто бы, говорил он, не наш город. Погоди, погоди… А! Вспомнил: греческий. Ваши там живут, фокейцы.
- Майнака?! - криком вырвалось у Горгия.
- Верно, Майнака!.. Эй, что с тобой? - добавил Полморды, обеспокоенно глядя на Горгия.- Воды тебе принести?
Он не мог понять, почему горбоносый, всегда такой спокойный, вскинулся вдруг, словно его кипятком ошпарили. Заломив руки, задрав кверху искаженное лицо, Горгий выкрикивал что-то по-гречески, завывал, с силой втягивал воздух сквозь стиснутые зубы. Жаловался немилосердным богам на злую судьбу, лишившую его последней надежды…
Смоляной факел, воткнутый в расщелину, не горел, а чадил. Но рудокопы, давно отвыкшие от дневного света, видели все, что им надо увидеть. Их темные, блестевшие от пота лица были страшны.