Хельга огляделась вдруг и внезапно ощутила себя одинокой. Вернее, непохожей на все, что вокруг. Все было знакомо ей с детства: и море, шуршащее ледяной крошкой в полосе прибоя, и коричневые мокрые скалы, и огромные валуны, широкой полосой лежащие на песке, как спящее стало тюленей. По спинам «тюленей» можно уйти далеко-далеко, ни разу не ступив на песок. Меж валунами кое-где торчали тонкие метелки колючего шиповника, выше по берегу начинался ельник, а дальше горбили мохнатые спины прибрежные холмы, тоже похожие на заснувших зверей… Неживые создания вовсе не казались Хельге мертвыми — они только заснули в ожидании своего часа. И она слышала их дыхание — глубокое, очень ровное и очень медленное. Сон, рассчитанный на долгие-долгие века, жизнь, измеряемая иными мерами времени… Что такое человеческий век рядом с веком камня? И, наверное, человеческая беготня с места на место елям и валунам кажется бессмысленной.
Вдоль моря пролетел крупный черный ворон. Он держался точно над полосой прибоя, как страж, обходящий границу. Медленно взмахивая крыльями, вестник Одина ловил потоки морского ветра, и почему-то смотрел вслед уехавшим. Увидеть ворона, следующего за путниками — добрый знак. Хельга помахала рукой вслед птице, по-детски, бессознательно приветствуя в ней Отца Богов.
Ах, как хорошо валунам и елкам — им незачем торопиться жить, они не ссорятся, не воюют… Зачем же Ауднир потащил к Трюмпе лошадиный череп? — ломала голову Хельга, уже не глядя по сторонам. В глазах обитателей Хравнефьорда старая Трюмпа была воплощением всего самого темного и злого, и даже думать о ней казалось опасным. Лучше бы Аудниру к ней не ходить! Сумеет ли Хельги хёвдинг отговорить его? Если еще не поздно… Хельга тревожилась за исход их поездки и всем сердцем желала, чтобы отец нашел средство поправить дело. Но бесполезно было бы спрашивать, что именно она считает нужным «поправить». Жадность Ауднира, который из-за несчастной лошади готов разбудить духов земли и неба и сам Мировой Ясень поставить с корней на крону? Войну, во время которой отовсюду выползает худшее, что только есть в людях и нелюдях? Мир, в котором это худшее существует и лезет на глаза охотнее хорошего? Или мы лучше его замечаем?
Хельга вздохнула, посмотрела вдаль. Ее внимание привлекло движение на берегу: из-за кустов шиповника меж валунами показалась высокая человеческая фигура. С первого взгляда Хельга не узнала пришельца и посмотрела внимательнее, недоверчиво моргая. Откуда в Хравнефьорде возьмется незнакомый? Кораблей никаких не приходило…
Пришелец был высок ростом, худощав, блестящие черные волосы были зачесаны ото лба назад и лежали очень гладко. Он кутался в широкий черный плащ, под которым не виднелось ни оружия, ни дорожного мешка. Его лицо со впалыми щеками и удивительно густыми черными бровями было спокойно, он шагал размеренно, и только ветер беспокойно трепал полы черного плаща.
Хельга заинтересованно шагнула вперед. Пришелец направлялся прямо к ней. Чем ближе он подходил, тем выше ростом казался; Хельга еще никогда не встречала такого высокого человека.
— Да хранят боги твой путь! — торопливо воскликнула она. — Кто ты такой?
— Боги хранят тебя, Хельга дочь Хельги! — ответил пришелец и остановился в трех шагах перед ней. — Зови меня Хравном, другого имени у меня нет.
Его отрывистый голос резанул уши и показался похожим на крик ворона: что ни говори, а имя у незнакомца оказалось подходящее[12]. А облик его настолько поразил Хельгу, что она рассматривала нового знакомого, не спросив даже, откуда он ее знает и откуда он вообще взялся. В его лице было что-то странное, какая-то неподвижность в чертах, как у спящего, хотя глаза были открыты и живо блестели. У Хравна были умные глаза, но Хельга почему-то вспомнила помешанного Фюри, сына одного из соседей, который жил зиму и лето на дальнем пастбище. Почти то же выражение — внешнее спокойствие и внутренняя жизнь, совсем не похожая на общую и непонятная никому. Только помешанный Фюри и сам никого не понимал, а Хельга была уверена, что Хравн понимает ее отлично. Почему же она его не знает? Может, он тоже живет на дальнем пастбище…
— Я видел, как уехали твои отец и брат, — продолжал Хравн. — С ними ничего не случится, а вот тебе не стоит ходить здесь одной.
— Почему?
Эти слова удивили Хельгу: она не привыкла бояться чего-нибудь возле своего дома.
— Потому что сейчас тут стало неспокойно, — ответил Хравн.
У Хельги что-то дрогнуло внутри. Она всегда была чутка к настроению собеседника, а Хравн излучал тревогу. Не угрозу, а именно тревогу, точно видел опасность, грозящую ей, Хельге. Ей хотелось оглядеться по сторонам в поисках этой неведомой опасности, но Хравн не отпускал ее взгляда ни на мгновение. В его неподвижном, четком лице пряталась восхитительная, волнующая тайна и мучила Хельгу своей неразгаданностью. Казалось, что прямой крупный нос, жестко сомкнутый рот, твердый подбородок есть только оболочка, а из-под всего этого тайно смотрит какой-то совсем другой взгляд. Брови Хравна были надломлены ближе к внешнему краю и загибались вниз дальше, чем у всех. Из-за этого глаза были обрисованы четче и властно притягивали к себе взгляд.
— Хельги хёвдинг поздновато собрался в дорогу — Ауднир уже сделал свое дело, — добавил Хравн. — Старая Трюмпа разбудила духов.
— Разбудила духов? — ахнула Хельга.
Хравн кивнул, но Хельге и не требовалось подтверждений. Со вчерашнего дня ее тревожило смутное ощущение, что в мире за низкой каменной стеной усадьбы что-то изменилось. И сейчас она вдруг прозрела, точно Хравн распахнул дверь и впустил свет в темный дом. Опоры мира пошатнулись. Лес, земля, горы, даже само море утратили покой; их существо волновалось, двигалось, неясные силы искали выхода. И ветер вдруг загудел по-иному: в нем слышалось трудное, лихорадочное дыхание больного побережья. Вокруг царил разлад, и Хельга слышала его в каждом дрожании ветки. Где-то здесь невидимо бродили духи, разбуженные и не нашедшие применения своим силам. «Спящие тюлени» на песчаной полосе зашевелились в сумеречных тенях, готовые проснуться и сдвинуться с места, горы дрогнули и круче выгнули спины, собираясь потянуться, подняться… Хельга ахнула, тряхнула головой: все пропало, успокоилось. Но она не верила этому покою.