— Ты — теплая, — вдруг сказал Хравн, понизив голос почти до шепота, и Хельга задрожала.
Сильное биение огромного сердца вдруг сменилось тихим, робким, но особенно глубоко проникающим трепетом. Хравн протянул узкую смуглую руку и коснулся ее руки, слегка погладил пальцы и тут же оставил. Хельга стояла застыв, не имея сил двинуться, точно он наложил на нее чары неподвижности, и даже не поняла, холодной или горячей ей показалась его рука. Она была рядом и притом где-то далеко. Коснулся ли он ее на самом деле?
— Если ты очень захочешь увидеть меня снова — позови, — так же тихо сказал Хравн. — И не бойся меня. Я беру только то, что мне хотят отдать. И чем больше мне отдают, тем богаче становятся.
Хельга наконец подняла глаза и посмотрела ему в лицо. Оно оставалось застывшим, почти нечеловеческим, но вдруг вызвало в ней желание как-то помочь ему. Но чем и в чем? В груди Хельги шевелилось какое-то теплое чувство к этому странному человеку, силы ее души были устремлены к нему, но не знали, по какой дороге им идти. Хравн опустил глаза и молчал, прислушиваясь к чему-то, и Хельге показалось, что он похож на путника, долго блуждавшего по холоду и ненадолго остановившегося у чужого огня. Надо идти дальше, но чудесное ласковое тепло не пускает, обволакивет мягкими волнами, держит в плену, который предпочтешь любой свободе…
— Иди домой, — вдруг сказал Хравн и отступил от нее на шаг. Хельга тоже отшатнулась, торопясь порвать эту непонятную связь, пока еще можно, а он продолжал, глядя в землю под ногами, и голос его звучал глухо. — Я провожу тебя… Не оглядывайся, но до дома с тобой ничего не случится. А больше не выходи за ворота одна. И помни — пока духи не вцепились в каждого, как в старую Трюмпу, с ними нужно бороться. Реку нужно останавливать в истоках. Попробуйте. А сейчас иди. Иди!
Хравн прижал руку ко лбу, прямые черты его лица болезненно исказились, и Хельга поняла, что ей нужно бежать отсюда со всех ног, потому что ее присутствие чем-то мучит его. И она побежала — не простившись, не оглянувшись. Она бежала знакомой тропой вдоль берега, потом от моря по долине к усадьбе, и ей казалось, что каждое дерево оглядывается ей вслед, каждый камень провожает ее глазами, и все они шепчут, шепчут непонятными языками все о том же, о чем она говорила с Хравном. И о них двоих, об их странной встрече на берегу шепчут тоже. И этот шепот подхватывает вся земля, все девять миров Низа, Середины и Верха, и всем почему-то есть дело до нее, маленькой Хельги из усадьбы Тингфельт, хотя Тингфельт, Квиттинский Восток, да и сам Квиттинг — не такие уж важные птицы в просторах девяти миров. Хельга задыхалась, прижимала кулак к сердцу, чтобы оно не выскочило, но не могла убежать от этих невидимых взглядов, от этого неслышного шепота.
Перед воротами усадьбы Хельга остановилась, постаралась отдышаться, скрыть свое волнение. Она и не хотела никому ничего объяснять — у нее появилась важная тайна, принадлежащая только ей. Прошли те времена, когда она видела в воде лица морских великанш и с детской непосредственностью тут же всем рассказывала об этом — домочадцы только посмеивались и называли ее выдумщицей. Больше она не хотела этого.
Когда она вошла в кухню, Торд рыбак с сыном еще сидели среди челяди.
— Добрый день тебе, госпожа! — Сквальп смущенно ухмыльнулся, как всегда при встрече с ней, и поклонился.
— Мы видели, как хёвдинг проезжал по берегу, — подхватил Торд рыбак. — Наверное, скоро он вернется, и тебе не придется гулять одной.
— А разве вы не видели… — начала Хельга и запнулась. Она и сама догадалась, что не видели. Хравна не мог видеть никто, кроме нее. Он принадлежал ей, как сон, как мечта…
— Да, невесело гулять зимой! — вздохнул Торд. — На всем берегу — ни единой живой души. Только ворон пролетел — и никого. То ли дело весной! После Праздника Дис начнется гулянье — тогда уж тебе, девушка, не придется скучать!
— Вот тогда мы попляшем! Смотри, Сольвёр, я не позволю, чтобы этот увалень, Арне Бычок, опять увел тебя из-под носа, как в прошлом году! — воскликнул Равнир.
— Из-под такого носа трудно увести! — фыркнула какая-то из женщин. — Бежать придется целый перестрел.
Равнир встал на защиту своего носа, домочадцы засмеялись, заговорили, стали вспоминать прошлогодние «кукушкины гулянья»[13] и загодя радоваться предстоящим. То и дело кто-то поглядывал на Хельгу, она слышала имя Брендольва, но только улыбалась в ответ, не понимая ни слова. Здесь, дома, возле очага, в родном и нерушимо надежном кругу домочадцев, на нее вдруг снова повеяло свежим ветром с моря, запахом волны, дальнего ельника, холодных влажных валунов. Этот ветер пришел с ней сюда, она принесла его в сердце. И на ветру парил, расправив крыльями руки под черным плащом, смуглый худощавый человек с густыми черными бровями. Нет, не человек. Возле очага, среди живых людей и надежных, знакомых предметов Хельга со всей ясностью осознала, что ее новый знакомый — совсем не такой. Он был духом этого берега, этих камней и деревьев. И Торд со Сквальпом не видели его. Только ворон полетел, и больше ни одной живой души… Только ворон…
К вечеру Хельги хёвдинг и Даг вернулись. С ними приехал и Брендольв, и Хельга ничуть не удивилась, увидев его.
— Говорят, Трюмпа заболела! — весело и возбужденно рассказывал он. — Какой-то бонд приходил, он говорит, что к нему приходил кто-то из сынков этой старой троллихи и просил молока. Говорит, на нее напали духи, которых она вызвала!
— Так ей и надо! — сказал Орре управитель.
Новости были выслушаны домочадцами Тингфельта скорее с удовлетворением, чем с сочувствием: всем очень понравилось то, что колдовство Трюмпы навлекло беду на ее собственную голову.
— Кто роет могилу другому, ложится в нее сам! — заговорили во дворе.
— Вот тебе и колдовство!
— Так оно и бывает!
— Я всегда говорила!
— Плоховато старуха умеет колдовать! — усмехнулся Равнир и обнял Сольвёр, которая выглядела слишком испуганной, чтобы сопротивляться.
— Ну уж теперь-то мы разберемся, что там такое! — бодро говорил Брендольв. — Тролли это, не тролли — теперь им недолго здесь оставаться!